— Rusa? — рыкнул долговязый Коллективос.
Я активно закивала и пробормотала, не соображая, из каких недр памяти выскакивают слова:
— Rusa. Rusa. Soy rusa. No comprende qui pasa. Soy venga aquí a mi amor…
[22]
— Este?
[23] — ткнул пистолетом первый бандит на Николаса и Ганнибала, стоящих с задранными руками.
Сумки с аппаратурой уже валялись на земле. Я сглотнула. Надо парней спасать. Как? Соврать? Николас быстро мотнул глазами из стороны в сторону, показывая, что не следует лезть на рожон. И я дрожащим голосом сказала правду:
— No. Mi amor no es en Caracas. Estos señores me ayudas venir
[24].
Николас выдохнул и, моргнув, показал: всё правильно. Коллективос хмыкнул и бесцеремонно стянул с моей головы кепку. Осмотрел со всех сторон. Опять хмыкнул, сказав что-то про чику. Я растерянно хлопала ресницами и изо всех сил пыталась улыбнуться:
— Este buonos señores
[25]. — И тут решилась добавить почти правду: — Hablé con Hugo Chávez. Él venir a mi universidad en Rusia
[26].
Коллективос присвистнул и заговорил со своими товарищами так быстро, что кроме bien, no и что-то про камеру и медиков я ничего не разобрала. О, ну зачем я выбрала в универе вторым языком французский?! Боже-боже!
Порывшись в моём рюкзаке, они обнаружили русский загранпаспорт. Воззрились на него, на американскую визу. Забрали вяленое мясо. Наконец, один из Коллективос, пониже, обозвал меня niña — девочка и, ткнув мне в руки обратно паспорт и рюкзак, показал дулом ружья уходить.
Я мелко закивала и с ужасом глянула на Николаса и Ганнибала. Оба мне моргнули, так и стоя с задранными вверх руками. И мне ничего не осталось, как пойти на дрожащих, почти ватных ногах прочь по улице, прижимая к груди рюкзак. Что с ними будет?! Они убьют их?! Господи! Помоги им, Вселенная! Это из-за меня? Или из-за того, что они снимали врачей? А-а-а…
Когда я решилась обернуться, Коллективос запихивали журналистов на заднее сиденье их же машины со скрученными руками. Я побежала. Лишь завернув за угол, остановилась. Не успевая дышать, достала телефон и, едва попадая пальцами по кнопкам, набрала Тома Лебовски. Сбивчиво объяснила где и как его коллег похитили и даже отправила через спутник координаты. Но на повторное «Сейчас же уезжайте из Каракаса» отбила звонок. Всё, и так ушло слишком много моих сил.
Душная улица расплывалась перед глазами. Вокруг пахло мусором. Слабость накатывала всё большей и большей волной. Живот заболел, спина покрылась холодным потом от стресса. Что-то мне нехорошо… Опираясь о стенку, я вошла в двери оранжевого магазинчика. Хотелось сесть. И воды. Я заставляла себя держаться. Прошагала к прилавку мимо пустых полок. Грудастая латиноамериканка в ультрамариновом платье с жёлтыми карманами и взбитой причёской глянула на меня в недоумении. Моя голова закружилась ещё сильнее.
«Мне надо к Джеку», — напомнила я себе и оперлась о стойку. Увидела знакомые жестяные баночки, вспыхнула радостью на секунду. Ткнула на них и сказала, выдавливая из себя мизерные познания испанского:
— Завод Оле-Ола… Мне надо туда…
Глотнула ртом горячего воздуха. И медленно сползла на пол.
Отключаясь, подумала: «Героиня, блин…»
* * *
Капли по лицу, на голову и много женских голосов. Разных: визгливых, обеспокоенных, возмущённых, любопытствующих… А один из них, кажется, пел. Пахло вкусно — будто ароматическими палочками. Я открыла глаза и увидела перед собой широкоскулое бронзовое лицо старухи с большим прямым носом и подслеповатыми голубыми глазами. Из-под плетёной шляпы спускались две тонкие седые косы. Шея, казалось, росла из бус: красных, зелёных, жёлтых.
Сплю, — подумала я.
— Не спит, — сказала по-испански старуха и курнула из трубки.
Меня овеяло ароматическим облаком. Ничего не понимая, я окинула взглядом жаркое помещение, ожидая увидеть ещё индейцев. Как бы не так! Вокруг были отчаянные домохозяйки венесуэльского пошиба — сплошь все грудастые, темноволосые, смуглые, глазастые. В ярких платьях, халатах, футболках и юбках. Одна даже с передником поверх сарафана и ложкой. Они перестали галдеть и уставились на меня с тревогой.
Матрона со взбитыми волосами наклонилась ко мне и спросила. Но что, не знаю — моего испанского на это не хватило.
Я хлопнула ресницами, вспомнила про обморок, про боль в животе. Малышик! Я резко села и тронула обеими руками живот в беспокойстве. Он больше не болел, но вдруг что-то случилось?!
Китёнок! — мысленно взмолилась я. — Как ты там, родненький?! Пожалуйста-пожалуйста, будь живой!
Морщинистая горячая рука погладила меня по кисти, и старуха-индианка начала что-то певуче говорить. Ни черта не понятно! Кто-то поднёс мне воды в стакане. Я выпила и снова схватилась за живот. Старуха что-то сказала про bien, то есть хорошо. Успокаивает? Судя по сухим джинсам, кровотечения у меня не было. Просто реакция на стресс или всё плохо? Сердце дико заколотилось.
Дюжина карих глаз смотрели на меня с сочувствием. И тут я вспомнила про Джека, про журналистов, про Коллективос и направленные на меня автоматы, и меня прорвало. Слезами и словами.
— Что же с моим малышиком?! О Боже, только бы с ним всё было хорошо! Как узнать, что он в порядке? Мой маленький, родненький… — всхлип. — А Джек? Так моего жениха зовут… Он же там один! И я снова одна… Он — владелец основного пакета акций Оле-Ола, вашего — под Каракасом, но вы не подумайте, он не сноб и не сволочь. Джек Рэндалл — лучший на свете! — бурные всхлипы и размазывание слёз по щекам. — А они закрыли его и морят голодом! За что?! За то что в штаб-квартире воду мутят, а он взял и докопался до их махинаций! Почти… Я сама проверила… — рыдания взахлёб. — Но ведь так просто отправить неугодного туда, где революция, настроить рабочих против, чтоб они его, как белогвардейца красные, до цугундера довели! А ведь он не хочет им ничего плохого! Он мне так в аэропорту и сказал, когда провожала: наша компания — поборемся, она ещё сотню президентов и революций переживёт! А они его голодом! Даже телефон отобрали, и я не могу ему дозвони-и-иться… — Меня снова накрыло волной рыданий. Кто-то погладил меня по голове, сняв с макушки мокрую тряпку. Я с дрожью рассказывала сочувственно глядящим и абсолютно не понимающим мои слова женщинам и старухе с трубкой: — А мы ведь ехали жениться… в Пуэрто-Рико! И с мамой его знакомиться… А Джек ринулся сюда — завод спасать. Прям почти в аэропорту ему позвонили и он улете-е-ел… А у нас малы-ы-ыш, — я снова, рыдая, погладила живот, — а вдруг с ним что-то случилось? Я так испугалась этих Коллективос… Они на меня автомат… Журналистов забрали… А я… а я… — шморгнула носом, — а я приехала, потому что самый главный, у которого больше всего акций, милый такой старичок Уилл Баррел дал мне письмо — гарантию, что не будет повышать цены на концентрат для Венесуэлы… и значит, завод не закро-о-о-ют… И я Джека спасууу. А я никак туда доехать не могу-у-у… Я даже по-испански ничего толком сказать не могууу… Что теперь бууудет?
