Ф.Э.: Нет, простите.
Э.С.: Но она, случайно, не могла говорить о вашем доме? Мы так и не смогли разыскать ваш нынешний адрес.
Ф.Э.: Последние шесть месяцев я живу у друга. А так – я редко сижу на месте.
Э.С.: А мистер и миссис Эсмонд не могут быть там?
Ф.Э.: Не понимаю, каким образом, – у них нет ни ключей, ничего подобного… Я же сказал, что дом не мой.
Э.С.: А второго дома у них, случайно, нет?
Ф.Э. (сухо смеется): Поверьте мне, констебль, нет. Им и этого-то, на Саути-роуд, хватало выше головы.
* * *
Еще не успев толком войти в квартиру, Эверетт понимает: что-то не так. Ее настораживает какое-то сухое шипение. Она оставляет вещи в прихожей и бросается на кухню. Конфорка включена на полную мощность, а кастрюля на ней пуста. Верити хватает полотенце и сбрасывает кастрюлю в раковину.
– Папа! – кричит она, открывая холодную воду, под которой кастрюля шипит, испуская клубы пара. – Папа!
Ей никто не отвечает, и на мгновение гнев уступает место любопытству – Верити не слышит работающего телевизора. Неужели он куда-то ушел? Хотя она и велела ему сидеть дома… Но потом раздается шум воды в туалете, и отец суетливо заходит на кухню, на ходу поправляя брюки. Возле его ширинки видно небольшое мокрое пятнышко, которое ей очень хотелось бы не замечать.
– Папа, какого черта ты творишь? Нельзя оставлять пустую кастрюлю на газу…
– Она не пустая, Верити. – Отец раздраженно хмурится.
– Нет, пустая – я подоспела как раз вовремя…
– Уверяю тебя, она не была пустой. Я собирался сварить себе яйцо. Так как никаких других продуктов питания в доме у нас не наблюдается.
– Мне приходится работать допоздна. Я тебе говорила…
– Эту гребаную кошку кормят лучше, чем меня.
Эверетт чувствует, как напрягаются ее челюсти.
– Ты же знаешь, что это неправда. И если кастрюля была действительно полная, то каким образом из нее все выкипело? За пять минут такое невозможно. Где, черт возьми, тебя носило?
Он отворачивается в сторону и начинает ныть о том, что весь день вынужден сидеть взаперти, тогда как каждому человеку положена его порция свежего воз- духа.
– Все это очень серьезно, па. – Верити делает шаг в его сторону. – Ты мог все здесь сжечь к чертовой матери.
Услышав это, отец бросает на нее быстрый взгляд.
– Ты устроила эту глупую шумиху по поводу простого вареного яйца. Твоя мать права, Верити: у тебя действительно прискорбная привычка драматизировать происходящее. И появилась она у тебя еще в детстве. Так она сказала позавчера.
Эв отворачивается. На глаза у нее наворачиваются слезы. И не только потому, что она этого не заслужила, но и потому, что ее мама скончалась больше двух лет назад. В голове звучат слова: «Ты больше не можешь это игнорировать. Поговори с ним. Сядь и поговори. Прямо сейчас». Она глубоко вздыхает и поворачивается к отцу.
– Что ты хочешь к чаю, папа?
* * *
На следующее утро, ровно в 9.15, Гислингхэм и Куинн подъезжают к зданию Института социальной и культурной антропологии на Банбэри-роуд. Городской дом в викторианском стиле – в таких располагается множество небольших факультетов Оксфорда – поднимался вверх на четыре этажа. Построен он был из потемневшего с годами «желтого оксфордского» кирпича и украшен деревянным орнаментом, выкрашенным в темно-красный цвет. Стойка для велосипедов, щебенка с проросшей сквозь нее травой, два мусорных бака промышленных размеров и знак, запрещающий парковку.
– Черт побери, – говорит Куинн, захлопывая дверь машины и оглядывая дом. – Не хотел бы я здесь работать. Похоже на «Дом ужасов» студии «Хам- мер»
[27].
Гислингхэм бросает на него быстрый взгляд. Его так и подмывает заметить, что у Куинна не хватит квалификации, чтобы занять пост преподавателя в университете, но такое добродушное подшучивание было уместно в старые добрые времена. А сейчас Джанет каждое утро напоминает ему, что он должен вести себя как начальник Куинна.
По ступенькам полицейские поднимаются к двери и звонят в звонок, прислушиваясь к эху, раздающемуся где-то внутри. Больше они не слышат ничего. Вновь звонят и вновь ждут, а потом Куинн отходит на несколько шагов и пытается заглянуть сквозь венецианские шторы на втором этаже.
– Ничего не видно, – говорит он наконец. – Велосипедов тоже нет. Как думаешь, здесь вообще кто-то появляется в праздники?
Очевидно, на этот вопрос надо отвечать утвердительно, потому что в этот самый момент дверь открывается и на пороге появляется женщина. У нее тонкие седые волосы, собранные в пучок-ракушку. Одета она в юбку из шотландки и грубый шерстяной свитер.
– Не знаю, кто вы такие, но парковаться здесь запрещено.
Куинн открывает было рот, но Гислингхэм опережает его.
– Мы из полиции, мэм, – говорит он, предъявляя удостоверение. – Я детектив-сержант Крис Гислингхэм, а это детектив-констебль Куинн. Вы позволите нам войти?
Когда они проходят вслед за ней в холл, Куинн бормочет себе под нос, но так, чтобы его услышали заинтересованные люди: «Исполняющий обязанности детектива-сержанта».
Женщина провжает их в заднюю комнату, окна которой выходят в сад, где одновременно располагаются ее кабинет, приемная и кофеварка. Жестом указывает им на два пластиковых стула и предлагает подождать, пока она разыщет профессора Джордан.
– Я ее сегодня уже видела, но она говорила с Китаем. У нас сотрудничество с Университетом Гуанчжоу.
– Не беспокойтесь, мы подождем, мисс…
– Миссис Битон, – с сарказмом поправляет она. – И не трудитесь шутить на кулинарные темы – все это я уже слышала, и не раз
[28].
Она резко поворачивается и марширует по холлу в сторону лестницы, а Куинн с ухмылкой смотрит ей вслед.
– Старая перечница, – говорит он. – Напоминает мне мою няню. Та и в девяносто лет никому спуску не давала.
«Так вот откуда у тебя это все», – думает Гислингхэм.
Он слишком возбужден, чтобы присесть, поэтому подходит к стойке с журналами. «Этнолог Америки», «Обзоры визуальной антропологии», «Сравнительное изучение истории и общества», «Журнал антропологии европейских культур». Берет первый попавшийся и просматривает оглавление. Даже названия статей кажутся ему совершенно непостижимыми: что, черт возьми, может означать эта «перформативность?
[29]»
