– А как же все эти ветряки, приливные станции, солнечные батареи, электромобили, «зеленые» там разные с их экологией? Разве не выход?
– Выход? Выход через вход! Ветряки до́роги, требуют квалифицированной настройки и обслуживания. Приливные станции? Их очень мало, и любой приличный шторм превращает движущиеся элементы конструкций в щепки. Солнечные батареи по определению нуждаются в солнечном свете. Где ты его севернее пятьдесят пятой параллели в нормальных количествах видел? Сплошные облака по триста суток в году. Про электромобили вообще молчу. Мало того что законы физики никто не отменял, и если оно разгоняется до сотни за три с половиной секунды, то и мощности оно потребляет не меньше бензинового двигателя. Но в бензиновом-то энергия производится локально, а тут ее нужно где-то произвести, затем по проводам – заметь, с потерями! – передать, потом, опять же с потерями, аккумуляторы зарядить и потом с потерями же – разрядить на полезную нагрузку. Ну и, вдобавок, когда эти тысячи тонн пальчиковых аккумуляторов начнут массово подыхать, потребуется их утилизация, потому что они слеплены из жутко токсичных материалов! Не декларируемая утилизация на одном заводе для телевизионщиков, а настоящая. А это опять энергия. Вот поэтому-то и получается, что реальный выход всего один.
– Свободная энергия?
– В точку. Но тут мы с тобой ходим по лезвию ножа. Дефицит энергии – инструмент сдерживания тех самых шести миллиардов, кому не повезло. Но тут тоже палка о двух концах.
Да он философ, подумал Док.
– Причем, может, и не о двух, а больше. И тогда это не палка, а объемный многогранник. Вот мы говорим – свободная энергия. Но – «свобода приходит нагая»
[38]. И что в итоге?
Вопрос Жеки не то чтобы поставил Дока в тупик, но насторожил. У простых вопросов часто бывают непростые ответы.
– Я думаю, Жень, что следствий будет несколько.
– Правильно думаешь. Как минимум два. Прежде всего, людям нельзя давать свободную энергию в руки, потому что они ее недостойны. Знаешь, если индивидууму годами вдалбливать, что он свинья, то рано или поздно он захрюкает. Ну и второе: добыча свободной энергии технологически опасна. Очень опасна. А у нас ведь как? Целые подъезды в домах падают от взрывов газа, потому что умельцы кривыми ручками лезут, куда не следует. А тут ведь не газ. Тут всё серьезнее и страшнее…
Знал бы ты, насколько ты прав! Док смотрел на Жеку, неловко перекидывавшего из руки в руку выуженный из костра пышущий жаром картофельный клубень. Да только ведь есть такие, кому не вдалбливают, а хрюкать они начинают вполне себе самостоятельно.
Лет семь тому Доку довелось быть в Тоскане, в замке старого знакомого, с кем плотно работал в девяностых. Тогда он, правда, жил на Урале и ни о каких тосканских замках слыхом не слыхивал. Приятель встретил Дока прямо у ворот, с час водил по поместью, показывал, рассказывал. Затем отобедали и, расслабленные, уселись у камина – дело было зимой.
– А вот интересно, – спросил хозяин замка, – какие у тебя чувства были до того, как началось?
– Ты что имеешь в виду?
– Ну, всё это. Перестройку, кооперативы, бизнес, частную собственность.
– Да простые у меня чувства были. Я врачом работал. День простоять да ночь продержаться – вот и все мои чувства.
– Не, ну ты как-то коротко. Не может так быть, вот чтобы так просто.
– Ну, если глобально брать… Я хотел пользу людям приносить.
– Принес?
– Принес. Как принес, так и унес.
– А чего так?
– Тараканьи бега заебали.
– Ты о чем? – приятель наконец закончил раскурку сигары и смотрел на Дока если не с нежностью, то уж точно с симпатией.
– Вот прямо о сути твоего вопроса. Я хотел им быть полезным, а попал в мясорубку: или ты играешь по их правилам, или идешь вон, какими бы ни были твои амбиции и твоя амуниция.
– Ну, что выбрал ты, я знаю, – хохотнул собеседник, выпустив облачко сигарного дыма. – Жалеешь?
– О чем?
– О том, что все иначе повернулось.
– Теперь уже нет. Я бы с этими шакалами бок о бок просто бы не выжил. Сожрали бы. Или сам загнулся. Инфаркт, инсульт, да мало ли достойных причин.
– Понятно, – хозяин замка положил сигару в пепельницу и принялся за кьянти. – А вот у меня другая мотивация тогда случилась. Сильная. Настолько, что дух захватывало.
Он сделал паузу.
– Мне денег хотелось. Тупо хотелось денег. Я ведь тогда даже себе представить не мог, что такое деньги. Не лопатник пухлый, не сундук с лавэ под лавкой в избе, а именно деньги. Как сущность, как суть, как категория. Не понимал ни их, ни про них. Только в книжках читал. Начитался всякой умной чуши и захотел. Знаешь, как в анекдоте – так ебаться хочется, аш шкулы шводит. Так вот…
Латифундист замолчал. Было видно, что не с мыслями он собирается, а оценивает – говорить дальше или хватит. Достоин Док услышать то, что он скажет, или нет.
– Я денег хотел. Так хотел, что убить за них мог. Вот если бы кто-то на пути моем встал – убил, не раздумывая.
– Убил?
– Что?..
– Ну ты кого-нибудь убил?
– Нет.
– Ну и слава богу.
Легко осуждать, думал Док. Вот, хотел убить. Мог бы. Но не убил. Может, случай не представился. А может, бравирует. Сколько лет-то уже с тех пор под горку укатилось. Да и кто я такой, чтобы его осуждать? На каком основании? Только лишь потому, что я никого никогда убить не хотел, а вместо этого от смерти спасал? Что я перед деньгами под их дудку никогда не плясал? А достаточна ли причина моего мнимого превосходства? Ладно, этот – миллиардер. Умный и откровенный. А сколько их, примитивных, лишенных всего из поколения в поколение, деградировавших, кто за доллар или за десятку реально убивает и не задумывается! А потом говорят: ну, так получилось, был пьян, не помню. Так почему этого, напротив меня, я должен считать таким же, как те кровожадные твари? Чем он заслужил?
Док смотрел на Жеку, вонзающего редкие плохие зубы в горячую картофелину.
– А знаешь, – Жека принялся за буженину, – мне иногда кажется, что я разгадал суть жизни. Ну, не всей, конечно, но многого.
– Давай, излагай.
– Вот есть всякие там разные религии. И есть такие, что говорят: вот это – грех. Допустишь грех – будешь наказан.
– Ну, правильно. Надо же как-то паству окормлять, – отозвался Док.
– Только вот, думаю я, боги с ангелами и чертями не имеют к этому никакого отношения.
– А кто тогда?
