– Правую ладонь. Правую ладонь клади.
Кадри осторожно дотронулась до поверхности.
– Теплая… И щиплется немножко.
– Так и должно быть, ма. Не убирай пока руку.
Раздался тихий звуковой сигнал.
– Теперь левую.
Снова раздался сигнал.
– Джонни, а почему щиплется?
– Это не щиплется. Это покалывает.
– Зачем?
– Тактильный контроль. Модуль сообщает, что он в работе. Когда, как ты говоришь, не щиплется, то процесс не идет.
Опять сигнал.
– Точно! Перестал щипаться.
– Цвет какой, ма?
– Ну, ты же сам видишь – зеленый.
– Не щиплется и зеленый цвет – значит, процесс завершен успешно. Если бы что-то случилось, светился желтым или красным. Если желтым, означает – повторите процедуру. Красным – критическая неисправность модуля.
– Да у них там те же цветовые предпочтения, что и у нас! – ухмыльнулся Андрей. – Вариантов у тамошних дизайнеров, похоже, немного.
– Всё бы тебе смеяться, папа. Твоя очередь.
Алеко хотел было подхватить чемодан Джона, но тот отстранил руку – мол, я сам.
– Погоди, – Андрей сел на диван, – куда так разогнался? Присядем на дорожку.
Вот так и живем. Решаем судьбы мира, ни больше ни меньше, а без суеверий – никуда. Кадри слева, Джон – справа. «На фоне Пу-у-у-шкина снимается семейство…», – запел в голове Окуджава. Смешно.
Мы будем счастливы (благодаренье снимку!).
Пусть жизнь короткая проносится и тает.
На веки вечные мы все теперь в обнимку
на фоне Пушкина! И птичка вылетает
[57].
Андрей вдруг ясно-ясно увидел самый первый день, прогулку по зоопарку с ней, чье имя тогда еще не успел выучить, вспомнил, как у выхода набрели на клетку с большим белым попугаем. Кадри нагло передразнивала птицу. Попугай злился, ругался на чем свет стоит, а Андрей украдкой любовался маленькими ямочками на щеках и вечерним пожаром солнца за ореолом волос, отчего она сама становилась похожей на солнышко.
– По старшинству. Самый молодой – встает первым.
Джон вскочил с дивана, схватил свой чемодан, и чуть ли не вприпрыжку ринулся вон из дома. Перекрестив его вслед, Кадри прижалась щекой к щеке Андрея.
– Скорее возвращайтесь!
– Мы постараемся.
– Что ты хочешь, чтобы я приготовила, когда вы приедете домой?
– Испеки торт.
– Какой?
– Морковный! – И оба залились смехом.
– А ты знаешь, – не переставая смеяться, спросила Кадри, – почему я тебе тогда этот анекдот рассказала, про морковный торт?
– Не… Почему?
– Я охотилась.
– На кого?
– Да на тебя, глупый. Засмеялся – и всё. Мой. Мой навсегда.
– Ты коварная.
– Нет. Я просто умная. Имею право.
Поднялись с дивана, держась за руки. Кадри обняла, потом повернула от себя, подтолкнула ладонью между лопатками – иди. Андрей подхватил чемодан и, не оборачиваясь, вышел из дома.
Машина с безмолвным Алеко за рулем плавно катила в аэропорт Самуи.
– Пап, когда прилетим?
– Через сутки. Может, позже.
– Так далеко?
– Нет, просто долго. Три рейса, две пересадки.
– Ну ладно. Я кино накачал. А там розетки есть, если планшет сядет?
– Есть, не волнуйся.
– А я и не волнуюсь.
В аэропорту тихо сказал Алеко, выгружавшему чемоданы: жди. Тот кивнул.
– На Бангкок – седьмая стойка! – Джон оторвал взгляд от табло и бодро покатил чемодан за собой.
– Джон, остановись, – догнал его голос отца.
– Что? – обернулся Джон.
– Остановись. Нужно поговорить.
– Сейчас? Давай зарегистрируемся, потом поговорим, – Джон снова двинулся в сторону стойки.
– Джон, стой.
Андрей, повернувшись, зашагал к кафе в центре зала. Джон, недоумевая, поплелся следом.
– Мороженого хочешь?
– Нет.
– А что хочешь?
– Ничего.
– Ну как знаешь.
Андрей заказал кофе и виски.
– Джон, ты не летишь.
Сын молчал. Ни укора, ни упрека, ни даже вопроса. Просто молчал, и всё.
– Ты не летишь. Я так решил.
– А раньше не мог сказать?! – глаза Джона предательски заблестели, щеки возмущенно запылали пунцовым.
– Я не был уверен.
– А теперь уверен, да?
– Теперь уверен. Послушай меня, Джон. Внимательно послушай. Я сейчас все тебе объясню. Не только тебе, но и себе.
В горле пересохло. Андрей глотнул виски.
– Мы с тобой всего лишь люди. Мы не Программисты. Ни ты, ни тем более я. Я отдаю себе отчет в том, зачем ты и такие, как ты, пришли сегодня в наш мир. И понимаю не просто как твой отец, нет. Понимаю как человек, много лет назад добровольно согласившийся полностью изменить свою жизнь, да что там свою – жизнь всей семьи, жены и ребенка – вас, кого я люблю больше всех на свете, люблю больше жизни; изменить жизнь ради дела, на какое, по большому счету, и жизни не жалко. Я понимаю, кто вы – ты и такие, как ты. Я все понимаю. Я знаю, что вы – следующее поколение, и что без вас никакого завтра не наступит.
Андрей замолчал. Джон впервые видел отца таким – одновременно взволнованным, предельно искренним и столь же несчастным.
– Но я ничего не могу и, главное, не хочу с собой поделать! Ты и мама – вы всё, что у меня есть, всё, ради чего я живу. И я не могу рисковать вами – ни тобой, ни мамой. Я не знаю, куда я сейчас еду. Я не знаю, что меня ждет. Поэтому я лечу один.
– Папа, может, ты все же изменишь решение?
– Нет, не изменю. Потому что знаю – ты на моем месте поступил бы точно так же.
Джон смотрел на дрожащие от волнения руки отца и с неизбежностью понимал – отец прав, во всем прав. Во всем, что сказал.
– Вот послушай, Джон. Всего два вопроса. Два проклятых вопроса. Ответь мне. Только ответь честно. Вопрос первый. Сколько тебе лет?
– Ты же знаешь. Двенадцать.
– Тебе еще как минимум шесть до совершеннолетия. И будь ты хоть семи пядей во лбу, ответственность за тебя сейчас лежит на мне и на маме. Я что-то не то говорю?
