– Славка, глянь! – услышала голос Николая. – Это ведь кто-то его завязывал, а?
В руках он держал длинную скользкую дохлую змею.
– Гляди, тут пряжка! Старинный какой ремнюга, давно бы должен сгнить. Кожаный…
– Если старинный, то настоящий, – отозвался Славка. – Потому и не сгнил. Надежда, хотите сувенир?
Он достал перочинный ножик, минут пять старательно что-то выковыривал, отделил пряжку от скользкой вонючей змеи, промыл в воде и подал Надежде.
– Вот это я понимаю: сертификат!
Пряжка была прямоугольная, с какой-то оттиснутой в ней, но забитой тиной буквой.
– Ничего не разобрать, – сказала она, – всё чёрно-зелёное… Кажется, медь.
– Вот дома ототрёте, будет память о наших местах. Привет от Бонапарта.
– Почему от Бонапарта?
– Так ведь он этими дорогами драпал. Говорят, многие французы добычу в воде прятали. С какого бодуна этот ремень тут к бревну прицеплен?
– А где ж тогда сокровище? – спросила она. – Златая цепь на дубе том? Утонуло?
Славка засмеялся и сказал:
– Значит, вернулся и всё забрал, сука. Увёз в свою Францию, жирует там.
– Дела давно минувших дней, – добавил Николай, наливая водки по новой.
А Надежда подумала – этот самый сгнивший ремень лучше любого сертификата, и пряжку, если что, она предъявит полякам. Опустила в карман куртки и сразу о ней забыла.
К утру ребята, намаявшись, подняли добычу на верёвках в кузов «КамАЗа», и втроём они тронулись в обратный путь – в Смоленск, куда-то на выселки. Там, на таможне они вместе провели ещё почти сутки. Наконец были выправлены все таможенные документы, розданы все взятки, дуб морёный погружён в открытый контейнер товарного вагона и, обвязанный жгутами и закреплённый железными прутьями, тронулся в путь навстречу хитроумным полякам…
Надежда – голодная, окоченелая, бессонная – выдала таким же измученным мужикам честно ими заработанную штуку зелени, попрощалась (они даже обнялись, породнённые этой холодной озёрной ночью), села в поезд и мгновенно уснула. И чудился ей гниловатый запах древесной трухи и рыбьей требухи, и снилась церквушка на дальнем берегу, морщинистый лик пруда на рассвете, рыхлая квашня серого неба и медная чёрная, скользкая от тины пряжка старинного французского ремня.
А через день раздался звонок, и рыдающая Богумила (ни слова было не разобрать!) кричала в трубку:
– Надежда, всё пропало, всё пропало! Этот проклятый дуб…
– Что?! Что?! Он настоящий, у меня сертификат… у меня – пряжка от Наполеона!
– Какой Наполеон?! – кричала в ответ Богумила. – Он полностью гнилой, этот дуб, ничего с ним не сделаешь, никто его не купи-и-ит. Тадеуш меня убьёт…
Надежда почему-то совсем не расстроилась.
Лёшик сидел перед ней в высоком стульчике и кушал яблочное пюре, поминутно его выплёвывая. Крепко держа в кулачке отчищенную пряжку с выдавленной буквой N, азартно стучал ею, победно посматривая на мать – каков я? Он умел уже коварно улыбаться синими глазами. У него уже вылезли два великолепных сахарных зуба. И каштановые кудри, которые обещали вскоре совсем потемнеть, вились круглыми, как у девчонки, будто циркулем отмерянными, кольцами – жалко их было стричь.
– Ешь, су-пос-тат! – восхищённым шёпотом проговорила Надежда, наклоняясь к нему и трогая губами тёплый смешной нос-пуговку. – Ну-ка, лопай, мучитель мой!
– Что?! – всхлипывая, спросила Богумила.
– Ничего. Это я не тебе, – улыбаясь сыну, сказала Надежда.
* * *
РобЕртыч влился в книгоиздательский процесс очень вовремя, ибо зарубежные партнёры жали на все педали, стараясь нащупать нишу, в которой таятся ещё неиспользованные возможности расширения бизнеса в дремучей стране, простёртой в обмороке посреди несметных своих богатств и чудес, но уже грозившей очнуться.
Едва оправившись от скандала с морёным дубом, неуёмная Богумила извергла новую идею, куда более экзотичную. Ей-богу, стоило восхититься глубокой верой пана Ватробы в интуицию этой дамы.
Позвонила она в тот момент, когда Сергей РобЕртыч, третью неделю исправно исполнявший должность «мужика на хозяйстве», сидел в офисе, попивал свежемолотый сваренный кофе и докладывал, чем закончился поход по выбиванию денег из хозяина сети книжных ларьков, – вокзальных.
Он был возбуждён и очень воодушевлён удачным исходом своего задания, сыпал энергичными словами вперемешку с музыкальными терминами: «…зап. здеть ему в рожу на фортиссимо!»
Как раз в этот момент и позвонила секретарша пана Ватробы.
– Ну, всё! – сообщила с разбегу. – Сейчас-то дело верно и просто: ты найдёшь и купишь для нас красную ртуть.
– Подожди, – сказала Надежда, горько наученная морёным дубом, и закрыла трубку ладонью.
– Что это – красная ртуть, не знаешь? – спросила она у РобЕртыча.
– Понятия не имею, – пожал плечами тот. – Я ж не химик. Я – лабух. Надо у Женьки спросить.
Но у Женьки ей давно спрашивать ничего не хотелось.
– Чем эта самая красная отличается от обычной? – осторожно поинтересовалась она у Богумилы, и та запальчиво отчеканила, что это знает каждый школьник: красная – это красная. Все разведчики и все террористы мечтают её заполучить, а в России сейчас она где попало валяется. Можно продать на Запад за бешеные деньги. Ты – наш представитель, тебе и карты в руки.
И в который раз, сцепив зубы, Надежда сказала себе, что поляки превратились в геморрой, в головную боль, в чирей на заднице! Что надо вырезать их из картинки и дальше, как это ни страшно, плыть самой.
Вот не было печали: разыскивай для них красную ртуть! Тут уже вдвоём они – Надежда и РобЕртыч – пустились в разъяснительную экспедицию по знакомым шаромыжникам. Никто ничего толком не знал, объяснить никто ничего не мог, а те, что потехничнее, сыпали загадочными терминами, переходили на шёпот и ссылались на секретные военные разработки.
Через неделю цепочка таких, в высшей степени подозрительных, контактов вывела их на предполагаемых продавцов.
Морёный дуб, Священное дерево, великий Учитель, Карнакский камень – ты многому нас научил!
На сей раз Надежда с продавцом не церемонилась, ехать к чёрту на рога отказалась, так что встреча была назначена в одной из высоток на Новом Арбате. В дрожащем, будто озябшем, лифте они с РобЕртычем поднялись на одиннадцатый этаж, отыскали квартиру, позвонили – в ту же секунду изнутри рванули дверь.
На пороге пританцовывал какой-то алкаш в трениках и в майке. За его спиной просматривалась пустая ободранная комната с одинокой тумбочкой у дальней стены. То и дело срываясь с места, он принимался метаться по комнате, как полтергейст, в неистовом, судя по всему, желании выпить. Однако некто (возможно, его личный Карнакский камень) велел ему здесь сидеть, возле заветной раздолбанной тумбочки, и алкаш высиживал положенный ему процент, который собирался пропить немедленно, неподалёку.
