Это было впервые, когда, прометавшись две ночи без единой минуты забытья, на третью он принял хорошую дозу снотворного.
Словом, доктор Бугров повидал за годы своей тюремной практики множество опаснейших типов, пережил три нападения, остро чувствовал температуру момента и умел определять, когда она поднялась до точки закипания. Много лет трижды в неделю он посещал тренажёрный зал, где бегал, отжимался, изнуряя себя и накачивая мышцы, не доверяясь ни надзирателям, с их сучьей долей и запретом на ношение оружия, ни решёткам, ни наручникам: лично проверил, как со скованными руками расчётливый и остервенелый бандит может чикнуть тебя по шее осколком разбитой лампы. Ему казалось, что в любую минуту он готов ко всему, и, бывало, оставался в своём кабинете наедине с двумя или даже тремя опасными преступниками из закрытого блока. Знал, что заключённые говорят о нём – «непугливый», хотя это была абсолютная туфта, заслонка, ложь: он боялся.
Он боялся умереть, не дожив до той минуты, когда почта или интернет, или случайный вестник принесут ему знак, направление, по которому он бросится по следу. Как он боялся не дожить до того мгновения, когда в конце коридора, в дверях отеля, на пороге чужой комнаты, в лесу, на берегу моря – ни один сценарист за свою творческую жизнь не придумывал большего количества декораций для этой встречи! – он увидит отблеск золотого жара её волос, её горячие золотые глаза, мягкие губы. Да разве станет он рассматривать! – он просто всем телом собьёт её с ног и, как в детстве мечталось, всем телом закроет, как закрывают детей при бомбёжке, закроет всем телом, и оба они затихнут, не веря, не веря всем этим годам…
Почему же, спрашивал он себя в сотый раз, именно Мадьяр – этот улыбчивый заводной парень, так старательно намывающий зеркала генеральской машины, – вызывает в нём подлючий неконтролируемый страх?
Всё решилось на следующий после ночного обыска день, когда во время утреннего приёма затрезвонил его мобильный, и голос генерала Мизрахи, как обычно, густой и спокойный, весомо произнёс одно только слово: «Да!» – и оба они замолчали.
Мгновенно вспотев, будто вышел из душа, доктор Бугров молча ждал продолжения, перед пациентом стараясь делать вид, что ищет в компьютере нужные данные. Наконец проговорил: «Даты совпали» – утвердительно. И генерал повторил: «Да. Сейчас приедет следователь. Дёрнем на допрос».
Доктор Бугров выключил мобильник, посмотрел на пациента – пожилого араба, страдавшего от аллергической астмы, и сказал: «Дам тебе другой ингалятор, более сильный. Думаю, с ним тебе полегчает».
* * *
Первый крик – задушенный и негромкий – услышал не он, а Адам. Тот возился в «аптеке» у открытого окна, выходящего во двор, – не прогулочный дворик, а общий большой. Адам любил возиться в «аптеке» и торчал там каждую свободную минуту. Мечтал когда-нибудь выучиться на фармацевта и «завязать с проклятой тюрьмой». Адам первым и услышал крик, а потом и увидел этот танец…
Не поверил собственным глазам!
Мадьяр, прижав к себе Дуду, молодого надзирателя из третьего блока, приставив к его виску пистолет, медленно, как партнёршу в танго, подвигал его вперёд. Дуду, похоже, пребывал в полуобмороке и еле переставлял ноги. Он и работал-то второй месяц, его сюда пристроил дед, старый уважаемый надзиратель Гори, недавно вышедший на пенсию.
Кричал, конечно, не Дуду и не Мадьяр – они существовали в некой тишайшей капсуле, медленно катящейся по двору. Крикнул кто-то из надзирателей, увидев эту пару из окна «столярки». И тут же их заметили из окон блока террористов, взорвавшегося диким восторженным рёвом. Взвыла сирена…
Мадьяр, спаянный с Дуду, застыл и стал озираться в поисках укрытия: ближе всего было доковылять с заложником до медсанчасти.
…Со стороны казематов повалила вооружённая охрана, рассыпалась по периметру двора. Стрелять не могли, в напряжённом молчании следили за медленным смертельным танго на танцполе тюремного двора. Чего добивается Мадьяр, который и так купался в милости начальства, откуда взял оружие, что затребует и на что готов – никто не представлял: никому ещё не были известны новые обстоятельства его дела.
Вот и фельдшер спросил ошарашенно:
– Откуда пистолет? И зачем ему…
– Он стрелок, Адам, – глухо отозвался Аристарх, напряжённо следуя взглядом за мелкими шажками четырёх ног намертво слипшейся пары. – Если пистолет заряжен, запросто уложит нескольких. А он заряжен, и будь спокоен, ни одна пуля не пропадёт.
– Но – зачем?! – поразился тот. – Никогда ещё никому отсюда…
Доктор пожал плечами и пробормотал:
– Может, хочет красиво уйти. Это он судей отстреливал.
Всё пространство двора, выжаренного солнцем, будто освободили для какой-то чуднόй корриды. Мадьяр с заложником замедлили ход, и видно было, как заключённый в бешенстве встряхивал юношу, побуждая живее перебирать ногами. По лицу его катился пот, искажённые напряжением губы шевелились, он как бы напевал про себя песенку, под которую совершал все эти смертельные па, и при этом, чёрт побери, всё равно казался весёлым и заводным.
Но озирался с видом человека, пытающегося вычислить – в каком направлении двигаться. Неужели не продумал заранее, неужели нападение на охранника было спонтанным? Может, Дуду просто застал его с оружием и ему не оставалось ничего другого?..
Между тем вопли и восторженный визг заключённых террористов достигли невыносимого для слуха накала: казалось, сам воздух взорван грандиозным зарядом раскалённой ненависти, и стены зданий, земля, даже небо вибрируют в смертельной агонии последних мгновений человеческих жизней.
По периметру двора двигались цепочкой охранники, стараясь зайти Мадьяру за спину. Появился переговорщик, замначальника тюрьмы Шломо Бак, в руке – мегафон.
Шломо Бак – уравновешенный, миниатюрный, похожий на индийца, – идеально подходил для этой роли. У этого малыша был густой умиротворяющий бас. Шломо, уважительно замечал генерал Мизрахи, умеет торговаться. В ситуации бунта нет ему равных. «Понимаешь, – говорил, – Шломо чувствует момент. В этом долбаном садике фрукт должен упасть тебе в руку спелым, но не сгнившим». Едва появился Шломо, рёв и визг заключённых оборвался и наступила жадная тишина: они не могли упустить этот грандиозный спектакль – переговоры. Все понимали, что Мадьяр – смертник, но жаждали, чтобы с собой он забрал как можно больше ненавистных тюремщиков. Такое можно было обсуждать в камерах годами.
Зажимая локтем горло молодого охранника, по-прежнему держа пистолет у его виска, Мадьяр резко дёрнулся и попятился к медсанчасти, волоча с собой заложника; через минуту стоял, прижавшись спиной к стене и озирая из-за плеча Дуду весь плац с рассыпанной по периметру охраной.
Из окошка «аптеки», где стояли фельдшер с доктором, уже невозможно было – из-за решётки – выглянуть и увидеть тех двоих. Интересно, на что рассчитывает Мадьяр?
Послышался спокойный мягкий голос Шломо Бака, и в ответ – отрывистые реплики Мадьяра: поднять ворота, оставить машину с открытой дверцей, отступить, оставить коридор, иначе… Вновь неторопливый голос Шломо, искажённый старым мегафоном: «…давай подумаем, Мадьяр, к чему тебе весь этот бардак, ты сам понимаешь…»
