– Ничего, – ответил Марьяша. – Это наши, прикормленные.
Она в нетерпении выбежала на улицу встретить ментов. Стояла в глубокой арке, курила. Менты запаздывали.
В сумерках на углу улицы возник и потянулся обоз: две телеги, запряжённые лошадьми. В телегах сидели какие-то люди явно деревенской прописки – откуда они взялись здесь, в центре Москвы? В одну из телег была впряжена белая кляча, старенькая, понурая, – тяжело отбивала мостовую подковами. Телега поравнялась с аркой во двор, где в ожидании ментов стояла и курила Надежда, донеслись обрывки разговора:
– …на Савёловском, что ли? – голос одной из женщин; ей ответил мужик:
– Ясно, на Савёловском, а ты думала, где – в Парыже?..
Да, явно из какой-то глубинки люди. Её как встряхнули: типография, куда Серёга ехал, находилась прямо у Савёловского вокзала.
Поравнялась с аркой вторая телега, тоже с разговором:
– …а что деревня, говорю, чем те деревня не нравится! У нас и школа есть, и медпункт дважды в неделю открыт, не пропадёт твой сынок в деревне…
Проехали… Надежда стояла, оторопелая, глядя вслед удалявшемуся обозу. И сразу подъехал серый «опель», оттуда вышли двое, и Надежда кинулась к ним.
– Ну, что, – спросил тот мент, что поплотнее был, повыше и поживее с виду. – Москва большая. Где искать вашу пропажу?
– На Савёловском, – неожиданно для себя сказала Надежда. – На дальних путях, где, знаете, безлюдье, кирпичные сараи, рельсы для маневровых составов.
Тем же вечером, когда Серёгу – бессознательного, с пробитой головой и сломанными рёбрами – увезли на «скорой» в «Склиф» (молодец, Марьяша: менты помогли – и тащили, и правильным голосом вызвали машину, и в больницу сопровождали, отчего там к Серёге сразу отношение наладилось), она вспомнила две телеги, нереально-деревенские в центре-то Москвы, далеко от рынков; и белую лошадь, уныло влачащую свой груз. «Не пропадёт в деревне твой сынок, говорю!» Вышла из палаты в коридор, набрала домашний номер. Когда нянька сняла трубку, проговорила спокойным деловым тоном:
– Римма Сергеевна! Сейчас вы слушаете меня и делаете как скажу. Достаньте из кладовки синий чемодан, сложите туда вещи Лёшика, и куртку, и зимние сапоги. В правом ящике трюмо – деньги, возьмите всё, что там есть. Постучитесь к Володе, соседу, попросите от меня, чтобы отвёз вас с Лёшиком на Белорусский, как можно быстрее. Сейчас запишите, что сказать в кассе, куда взять билеты…
И поскольку растерянная от неожиданности Римма Сергеевна попыталась встрять с выяснениями, жёстко оборвала:
– Делайте, что говорю!
Она продиктовала с детства родной адрес – тот, что и ночью бы вспомнила: станцию, улицу-дом, телефон дяди Коли, маминого брата. Всё возвращалось на круги своя, в деревню Блонь, к совсем старенькой «Якальне».
А дед к тому времени благополучно помер. Именно «благополучно»: закончил все летние плотницкие работы по школе, пришёл домой, умылся, поужинал… Поправил ещё кое-что по хозяйству, сказал удовлетворённо: «Ну вот, вроде всю работу свою я и сделал. Больше вроде неча делать». Лёг на свою лежанку, а утром не встал. Надежда тогда далеко была, отдыхали они с маленьким Лёшиком в посёлке на Чёрном море. Не знала ничего, но в ту ночь ей приснился рыженький мальчик из дедова пастушьего детства: тот самый мальчик из огненного шара: «Я – Господь Бог!» Она сильно во сне удивилась и подумала: «Странно, когда это Аристарх рыжим стал?»
– Вы всё поняли? – уточнила она. – Отвезёте Лёшика к моей бабушке и возвращайтесь к себе, у меня оставаться опасно.
– Господи! – тихо воскликнула Римма Сергеевна, совершенно сбитая с толку. – А ты-то, Надя, ты сама – как?
– Я – ничего, – пробормотала она. – Ничего, всё образуется…
Ни черта не образовалось. Вернее, образовалось, конечно, всё на свете худо-бедно утрясается; но только совсем не так, как она надеялась.
Женька-оптовик, которого к тому времени Надежда не то что простила, но пожалела (он стал болеть, растерял большинство деловых партнёров, ещё больше некрасиво разбух, став уже не румяным, а каким-то апоплексическим), просился к ней на любую должность, она колебалась… Тем не менее проницательности своей Женька не растерял. И когда, отсидев над РобЕртычем три первые, самые тяжёлые ночи в больнице, Надежда вышла на улицу, ослепнув от дневного света, первым делом позвонила ему – рассказать и посоветоваться.
– Ну что, – задумчиво проговорил Женька. – Стрёмно… Это они в тебя целили. В нашем деле, книжном, обычно как: налоговую нашлют, какой-нибудь ОМОН грянет… слыхала же, как бывает? Вряд ли они на мокруху шли, попугать хотели. Хорошо, конечно, что Серёга выкарабкается… На твоём месте, Хламида, я бы усёк: типы они беспредельные, планы у них широкие. Возьми с них денег побольше да и живи. Видишь, как оно складывается. А у тебя малый сынок.
– Ты о моем сынке не волнуйся! – с неожиданной злостью отрезала она. – Им до него уже не дотянуться.
Потом, когда РобЕртыч себя осознал и стал тихо поправляться, они обсуждали случившееся, крутили так и сяк, со всех сторон.
– Сзади напали, прямо в подворотне, – знаешь ту арку в типографский двор, глубокую такую, всегда пустынную? – дали по башке, и с концами. Очнулся на каких-то шпалах, там снова били, били… Увлеклись. Темно уже стало, одни сапоги мелькали, и смутно – голоса.
Надежда старалась припомнить: кто знал, когда и куда едет РобЕртыч? А вот и получалось, что, кроме типографских, знали только они трое – она, сам Серёга и Женька, который сидел у них в офисе с утра, как пришитый: балагурил, в сотрудники напрашивался, торчал неприлично долго… Выходил в туалет – понятно, мог и позвонить.
А что, она прикинула, если те предложили Женьке стать их представителем в Москве? Она доверяла своей внутренней «Якальне» – подозрительной и цепкой. И несмотря на то, что Женька относился к ней с явной симпатией, волновался, что она вечно «шарашится одна по улицам» и даже звонил по вечерам – проверить, дома ли она, каждый раз повторяя: «Я не переживу, если с тобой что случится!» – Надежда, тем не менее, стала уклоняться от встреч и категорически отказала во всяких видах на участие в её бизнесе.
Но в одном Женька был прав: вряд ли те собирались идти на мокруху. Офис палить? Нереально: она снимала помещение в башне с охраной. Свою квартиру укрепила, как настоящий замок, разве что подъёмного моста надо рвом не возвела. Вот и звонили разными голосами, угрожали, обещали крепко научить.
Она перестала спать… Ночами, не зажигая света, стояла у окна, прячась за штору, – высматривала чужие машины во дворе, незнакомцев, любые подозрительные знаки, любые тени и звуки. Могла простоять так несколько часов.
Повторяла, как мантру: пугают, просто пугают. Вряд ли пойдут на мокруху.
Это так. Вряд ли тем двоим было дано указание убрать надоевшую, вставшую на пути большого бизнеса Надежду. Но – заказчик предполагает, а уж как дело покатит… Иногда оно иначе складывается. Иногда всё такой жопой оборачивается, что другого выхода и нет, как взбесившуюся сучку приструнить, успокоить да и выкинуть где-нибудь в пустынном месте. Таких мест под Москвой полно, вон, любая пустошь, любой овраг за МКАДом.
