Теперь, когда Хэл смотрел на север, горы прятались под сплошным белым покровом, который сиял на зимнем солнце. С гор несся ветер, резкий, как нож, и он, казалось, пронзал самую душу Хэла. А Эболи все не получал вестей от Сабаха. После четырех месяцев ожидания Хэл наконец признал неудачу.
– Мы должны вычеркнуть его из своих планов.
– Он мой друг, но, должно быть, забыл обо мне, – согласился Алтуда. – Я тоскую по своей жене, а она, наверное, оплакивает меня, думая, что я умер.
– Ладно, тогда будем действовать сами, потому что такое ожидание нас только тормозит, – твердо заявил Хэл. – Сбежать из каменоломни в горах было бы куда легче, чем из самого замка. Похоже, твое помилование каким-то образом устроила Сакиина. Может, она таким же образом сумеет отправить нас в каменоломню?
Они составили соответствующее послание, а через неделю получили ответ. Сакиина объясняла, что не в силах повлиять на выбор места работы, и предупредила, что даже попытка это сделать немедленно вызовет подозрения. «Будь терпелив, Гандвана, – писала она в необыкновенно длинном письме. – Те, кто вас любит, стараются ради вашего спасения».
Хэл раз сто прочитал эту записку, еще больше раз повторил ее мысленно. Его в особенности тронуло, что Сакиина использовала его прозвище Гандвана. Конечно же, и это рассказал ей Эболи.
«„Те, кто вас любит“? Что она имела в виду? Одного только Эболи – или она намеренно воспользовалась множественным числом? Есть ли там кто-то еще, кто тоже любит меня, – гадал Хэл. – И говорила ли она только обо мне или о своем брате Алтуде тоже?»
Хэл метался между надеждой и страхом. «И как только она могла так растревожить мой ум, – недоумевал он, – если я даже ни разу не слышал ее голоса? Как она может что-то чувствовать ко мне, если только и видела, что бородатое чучело в лохмотьях попрошайки? Но может быть, это Эболи постарался ради меня и рассказал ей, что не всегда я был таким…»
Дни текли все так же однообразно, и надежда понемногу угасала. Еще шестеро матросов Хэла умерли в августе и сентябре: двое упали с лесов, одного убило свалившимся на него каменным блоком, а еще двое не устояли перед холодом и сыростью. Шестым стал Оливер, бывший личный слуга сэра Фрэнсиса. В самом начале плена его правая нога оказалась раздроблена железным колесом одной из телег, что возили камни из карьера. И хотя доктор Саар наложил шину на разбитую кость, нога так и не излечилась. Она распухла и наполнилась гноем, от нее шел трупный запах. Хьюго Бернард все равно погнал Оливера на работу, хотя тот едва ковылял по двору.
Хэл с Дэниелом пытались защитить Оливера, но, если они вмешивались слишком заметно, Бернард становился еще более мстительным. И все, что они могли, – это сами делать как можно больше работы, назначенной Оливеру, и таким образом защищать его от хлыста надсмотрщика. Потом настал день, когда Оливер слишком ослабел и не мог подняться по лестнице на высокую южную стену, и тогда Бернард отправил его помогать каменщику отесывать и шлифовать камень. Во дворе Оливер оказывался прямо перед глазами Бернарда, и тот дважды за одно утро избил его плетью.
Последний удар он нанес небрежно, просто так, и не с такой силой, как предыдущие. А Оливер… Он был портным по профессии, а по натуре человеком тихим и мягким, но тут он, словно загнанная в угол дворняжка, не видящая выхода, развернулся и огрызнулся. И швырнул тяжелый деревянный молоток, который держал в руке, прямо в Бернарда. И хотя Бернард отпрыгнул, он сделал это недостаточно быстро, и молоток ударил его по голени. Удар получился скользящим, молоток не сломал кость, но ободрал кожу, и кровь залила штанину Бернарда и просочилась в сапог. Даже стоя высоко на лесах, Хэл видел лицо Оливера: тот был сам ошеломлен и перепуган тем, что сделал.
– Сэр! – выкрикнул он и упал на колени. – Я не хотел! Умоляю, сэр, простите меня!
Он закрыл лицо ладонями и замер.
Хьюго Бернард отступил назад и наклонился, чтобы рассмотреть свою рану. Он не обращал внимания на отчаянные мольбы Оливера, а просто закатал штанину, чтобы открыть длинную царапину на своей голени. Потом, все так же не глядя на Оливера, надсмотрщик, прихрамывая, отошел к коновязи в дальнем конце двора – там сидели его псы. Он отцепил их поводки и показал на Оливера, все так же стоявшего на коленях:
– Взять его!
Псы натянули поводки, заходясь в лае; длинные белые клыки виднелись в их широко открытых красных пастях.
– Взять его! – повторил Бернард.
Ярость в его голосе возбудила собак, и они так ринулись вперед, что Бернард чуть не упал.
– Умоляю! – отчаянно закричал Оливер, пытаясь встать, но упал назад, а потом пополз туда, где у каменной стены стоял его самодельный костыль.
Бернард отпустил поводки. Псы рванулись через двор, и Оливер только и успел, что вскинуть руки, закрывая лицо, прежде чем они набросились на него.
Они опрокинули его на брусчатку, а потом принялись терзать клыками. Один пытался добраться до лица, но Оливер вскинул руку, и пес погрузил клыки в его локоть. Оливер был без рубашки, и второй пес впился ему в живот. И оба продолжали бешено рвать жертву.
Стоя на высоких лесах, Хэл никак не мог этому помешать. А крики Оливера постепенно затихали, он уже почти не сопротивлялся. Но Бернард и его охотничьи псы не успокаивались: они продолжали терзать тело еще долго после того, как в нем не осталось признаков жизни. Потом Бернард в последний раз пнул ногой труп и отошел. Хьюго тяжело дышал, пот заливал его лицо и капал на рубашку, но он поднял голову и злобно ухмыльнулся, посмотрев на Хэла.
Тело Оливера оставалось лежать на камнях до конца рабочего дня, и только тогда Бернард подозвал Хэла и Дэниела:
– Бросьте эту падаль в навозную кучу за замком. От него будет куда больше пользы чайкам и воронам, чем было для меня.
И он радостно хихикнул, увидев бешеную ярость в глазах Хэла.
Когда снова вернулась весна, их осталось всего восемь. Но эти восемь закалились в трудностях. Каждый мускул и каждое сухожилие гордо выделялись под загоревшей, обветренной кожей на груди Хэла. Ладони его рук стали жесткими, как дубленая кожа, а пальцы мощными, как клещи кузнеца. И если ему приходилось разнимать дерущихся, один-единственный удар его исцарапанного кулака мог сбить с ног крупного мужчину.
Первым обещанием весны стало то, что рассеялись приносившие бури тучи, и солнечные лучи наполнились новым огнем. Людьми овладело беспокойство, на них уже не давил зимний мрак. Они теряли терпение, между ними чаще вспыхивали драки, глаза каждого то и дело обращались к далеким горам, на чьих склонах таял снег, или к горизонтам синей Атлантики.
А потом от Эболи пришло сообщение, написанное рукой Сакиины:
«Сабах шлет привет А. Бобби и его мать скучают по нему».
Это наполнило всех безумной и радостной надеждой, которая на самом-то деле не имела под собой серьезных оснований, потому что Сабах и его люди могли им помочь только в том случае, если пленники выберутся за изгородь из горького миндаля.
