– Доброе утро, милорд!
Буззард подошел к поручням и вскинул руку в приветствии. Поверх клетчатого пледа на нем была надета полукольчуга, блестевшая в ясном утреннем свете, но голова осталась обнаженной, и рыжие волосы и борода топорщились, как куча сена, и локоны трепыхались на ветру, так что казалось: голова Буззарда объята пламенем.
– Да возлюбит тебя Иисус, Фрэнки! – проревел он в ответ, и его мощный голос без труда заглушил шум ветра.
– Твоя позиция – на восточном фланге! – Ветер и гнев заставили сэра Фрэнсиса выражаться лаконично. – Почему ты ее оставил?
Буззард широко раскинул руки, изображая раскаяние:
– У меня мало воды и иссякло терпение! Шестьдесят пять дней – этого более чем достаточно для меня и моих храбрецов. А на побережье Софалы полно рабов и золота.
Его акцент напоминал о шотландской буре.
– У тебя нет полномочий нападать на португальские суда!
– Голландские, португальские или испанские! – заорал Камбр. – Всякое золото отлично блестит! И ты прекрасно знаешь, что по другую сторону Линии договора никакого мира нет!
– Твоя фамилия не зря означает «гриф»! У тебя такие же аппетиты, как у этого пожирателя падали!
Но Камбр сказал чистую правду. По другую сторону Линии мира не было.
Полтора века назад в результате папской буллы «Inter Caetera» от 25 сентября 1493 года посередине Атлантики была проведена условная линия, с севера на юг, – так папа Александр Шестой поделил мир между Португалией и Испанией. На что возлагалась надежда? На то, что другие христианские народы, снедаемые завистью и негодованием, будут чтить такую декларацию?
В общем, почти мгновенно возникла другая доктрина: «Нет мира по другую сторону Линии!»
Это стало лозунгом каперов и корсаров. И в их умах значение новой идеи распространилось на все неизученные части океанов.
В пределах вод северного континента пиратство, грабеж, насилие и убийство были преступлениями, за нарушителями гонялись соединенные морские силы всей христианской Европы, преступника вешали на его же собственной нок-рее. Но на то же самое смотрели сквозь пальцы и даже восхваляли, когда это совершалось по другую сторону Линии.
Каждый воинственный монарх подписывал каперские свидетельства и одним росчерком пера превращал своих купцов в узаконенных пиратов. Они вооружали свои корабли и отправлялись разбойничать во вновь открытых морях на огромном земном шаре.
Сэр Фрэнсис Кортни тоже имел такое письмо, подписанное Эдвардом Хайдом, графом Кларендоном, лорд-канцлером Англии, от имени его величества короля Карла Второго. Письмо давало сэру Фрэнсису право преследовать голландские корабли – Англия находилась в состоянии войны с Голландией.
– Как только ты бросаешь свою позицию, ты теряешь право на любую часть добычи!
Сэр Фрэнсис продолжал кричать через узкую полосу воды между кораблями, но Буззард уже отвернулся и отдавал приказы своему рулевому.
Потом он крикнул своему волынщику, стоявшему наготове:
– Сыграй что-нибудь сэру Фрэнсису, чтобы он нас помнил!
И тут же над водой к «Леди Эдвине» понеслась мелодия «Прощания с островами», а матросы Буззарда полезли по такелажу, как обезьяны, чтобы взять рифы.
Все паруса «Чайки» развернулись. С хлопком, похожим на пушечный выстрел, грот-парус наполнился ветром, и фрегат живо развернулся на юго-восток.
А сам Буззард быстро прошел на корму и остановился у поручней. Его голос был слышен даже сквозь пронзительные звуки волынки и шум ветра.
– Да защитит тебя наш покровитель Иисус Христос, достопочтенный брат-рыцарь!
Однако в устах Буззарда эти слова прозвучали как богохульство.
Сэр Фрэнсис в плаще, разделенном на четыре части алым крестом его ордена, провожал взглядом фрегат; плащ полоскался и хлопал на его широких плечах.
Постепенно и шутки, и ругательства матросов затихли вдали. А на корабле сэра Фрэнсиса начало распространяться новое, мрачное настроение: команда осознала, что их силы, и без того не слишком великие, уменьшились вполовину. Они остались одни, чтобы встретиться с голландцами, и не знали, насколько те могут оказаться сильны. На палубе и на такелаже «Леди Эдвины» воцарилось молчание, матросы не смотрели друг другу в глаза.
Но потом сэр Фрэнсис откинул назад голову и засмеялся.
– Что ж, нам больше достанется! – воскликнул он.
Все засмеялись вместе с ним, взбодрившись, а он ушел в свою каюту на корме.
Хэл просидел на мачте еще час. Он гадал, как долго может продержаться бодрое настроение команды, потому что они уже вынуждены были ограничиваться кружкой воды дважды в день. Хотя земля и ее сладкие реки лежали меньше чем в полудне пути, сэр Фрэнсис не рисковал отправить туда хотя бы один полубаркас, чтобы наполнить бочонки. Голландцы могли появиться в любой час, а тогда им понадобятся все люди.
Наконец на мачту поднялся матрос, чтобы сменить Хэла на вахте.
– Есть тут на что посмотреть, парень? – спросил он, забираясь в холщовое гнездо рядом с Хэлом.
– Меньше не бывает, – признался Хэл и показал на крошечные паруса двух полубаркасов вдали на горизонте. – Ни один не подает сигналов. Жди красного флажка – он будет означать, что они кое-что увидели.
Матрос хмыкнул:
– Ты меня еще поучи, как пукать.
Но он улыбнулся при этом Хэлу весьма добродушно – юношу любили на корабле.
Хэл усмехнулся в ответ:
– Видит Бог, тебя не нужно учить, мастер Саймон. Тебя же издали слышно. Я бы предпочел столкнуться с голландцами. Ты так пукаешь, что можешь корпус корабля насквозь прошибить.
Саймон громогласно заржал и хлопнул Хэла по плечу:
– Катись-ка ты вниз, парень, пока я не научил тебя летать, как альбатрос.
Хэл начал спускаться по вантам. Сначала он двигался напряженно, все его мускулы застыли и одеревенели после долгой вахты, но очень быстро он согрелся и легко соскользнул вниз.
Некоторые из матросов на палубе ненадолго перестали трудиться у насосов или орудовать иглами, с помощью которых чинили порванную ветром парусину, и наблюдали за ним. Хэл был крепким и широкоплечим и казался двадцатилетним, к тому же сильно вытянулся вверх, догнав в росте отца. Но все еще обладал свежей гладкой кожей и юным лицом, на котором жило почти детское выражение. Черные волосы, связанные в хвост на затылке, вырвались из-под шапки и на утреннем солнце отливали синевой. В таком возрасте красота юноши все еще казалась почти женственной, и после четырех месяцев в море – и шести после того, как все они видели женщин, – некоторые, чьи интересы лежали в соответствующей стороне, посматривали на него похотливо.
Добравшись до грот-рея, Хэл оторвался от надежной опоры мачты. Он пробежал по грот-рею, с легкостью акробата балансируя на высоте сорока футов над пеной у носа корабля и досками главной палубы. Теперь уже все смотрели на него: с таким искусством мало кто на борту решился бы соревноваться.
