– Меня куда сильнее тянет к нашим милым голландским девушкам. Я бы не стал менять чистое золото на угольный шлак.
– Ах, полковник, вы так галантны! Завидую той голландской девушке из золота чистой пробы, которая захватит ваше внимание.
Катинка засмеялась, а полковник бросил на нее взгляд куда более выразительный, чем любые слова, что стремились сорваться с его языка, но он с трудом удержал их.
Катинка снова повернулась к Клейнхансу:
– Но если ее отец был англичанином, она, наверное, говорит по-английски? Это было бы полезным дополнением, ведь так?
– Действительно, она хорошо говорит по-английски, но это еще не все. Она умеет считать деньги и ведет хозяйство очень экономно и эффективно. Другие рабы ее уважают и повинуются ей. Она прекрасно знакома с восточной медициной и знает лекарства от всех болезней…
– Ну просто образец совершенства! – перебила Катинка его восхваления. – Но что насчет ее характера? Она послушна, покорна?
– Она именно такова, какой выглядит, – ответил Клейнханс, скрывая уклончивость ответа за его быстротой и за открытым взглядом. – Уверяю вас, мадам, я уже пять лет ею владею и всегда находил ее уступчивой.
Лицо Сакиины оставалось неподвижным, словно лицо нефритовой статуэтки, оно было милым и отстраненным, но внутри она кипела от ярости, слыша подобную ложь. Пять лет она сопротивлялась ему, и только несколько раз, избив ее до потери сознания, он сумел завладеть ее телом. Но она знала, что для него это не было победой, и ее утешало такое знание. Дважды она приходила в себя, пока он еще хрипел и дергался над ней, как животное, врываясь в ее сухую неподатливую плоть. Она не воспринимала это как свое поражение, она даже не признавала, что он ее завоевал, потому что, едва опомнившись, она снова начинала сопротивляться с прежней силой и решительностью.
– Ты не женщина! – в отчаянии кричал он, когда она, вырываясь, брыкалась и извивалась под ним. – Ты сам черт!
И, отирая кровь, выступившую там, где она его укусила, весь исцарапанный, он отодвигался, оставив девушку избитой, но победившей.
В конце концов он прекратил всякие попытки силой вынудить ее подчиниться и стал испытывать на ней все виды лести.
Как-то раз, рыдая, как старуха, он даже предложил ей свободу и законный брак, обещая отдать ей документ о свободе в тот день, когда она выйдет за него.
Сакиина зашипела, как кошка, и стала плеваться, услышав такое.
Дважды она пыталась его убить. Один раз кинжалом, в другой раз – ядом. И теперь он заставил ее пробовать каждое блюдо и каждый напиток, которые она готовила для него. Но Сакиину поддерживала мысль, что однажды она все-таки добьется своего и будет смотреть на его агонию.
– Да, выглядит она как истинный ангел, – согласилась Катинка, инстинктивно улавливая, что данное губернатором описание взбесило его предмет. – Иди сюда, Сакиина, – велела она, и девушка подошла к ней, двигаясь как тростинка на ветру. – Опустись на колени! – приказала Катинка, и Сакиина встала на колени перед ней, скромно глядя в пол. – Посмотри на меня!
Сакиина подняла голову.
Катинка рассмотрела ее лицо и обратилась к Клейнхансу, не глядя на него:
– Так вы говорите, она здорова?
– Молода и здорова, за всю жизнь ни дня не болела.
– Она беременна? – поинтересовалась Катинка.
Она легонько провела ладонью по животу девушки. Живот был плоским и твердым.
– Нет-нет! – воскликнул Клейнханс. – Она девица.
– Ну, это ничего не гарантирует. Дьявол проникает даже в самые надежные крепости, – улыбнулась Катинка. – Но я поверю вам на слово. Хочу посмотреть на ее зубы. Открой рот.
На мгновение ей показалось, что Сакиина откажется, но потом губы девушки раскрылись и маленькие зубки блеснули на солнце – они были снежно-белыми.
Катинка положила кончик пальца на нижнюю губу девушки. Она была нежной, как лепесток розы, и Катинка мгновение помедлила, растягивая наслаждение, продолжая унижение Сакиины. Потом медленно и чувственно просунула палец между губами рабыни. Жест был откровенно сексуальным, некоей пародией на проникновение мужчины в женщину. Клейнханс наблюдал за этим, и его руки задрожали так сильно, что сладкое константинопольское вино выплеснулось через край бокала, который он держал. Корнелиус Шредер нахмурился и неловко повернулся на стуле, скрещивая ноги.
А Катинка наслаждалась влагой во рту Сакиины. Женщины пристально смотрели друг на друга. Потом Катинка стала медленно двигать палец взад-вперед, как бы изучая зубы, и при этом спросила Клейнханса:
– Ее отец, этот англичанин… что с ним случилось? Если он так любил свою наложницу, как вы говорите, почему он допустил, чтобы ее ребенка продали на рынке рабов?
– Он был одним из тех английских бандитов, которых казнили, когда я был губернатором Батавии. Уверен, вы слышали о том инциденте, мадам, разве не так?
– О да, прекрасно помню. Приговоренных терзал палач компании, заставляя признаться во всех сотворенных ими мерзостях.
Катинка произнесла это негромко, продолжая смотреть в глаза Сакиины. И огромная боль, которую она в них увидела, удивила и заинтриговала ее.
– Но я не знала, что именно вы были тогда тамошним губернатором. Значит, отца этой девушки казнили по вашему приказу? – спросила Катинка.
Губы Сакиины дрогнули и мягко сомкнулись вокруг ее длинного белого пальца.
– Я слышала, что их распяли, – хрипло выдохнула Катинка.
Глаза Сакиины наполнились слезами, хотя лицо продолжало оставаться бесстрастным.
– Я слышала, что к их ногам привязали горящую серу… – продолжила Катинка, чувствуя, как шевельнулся язык девушки, когда та нервно сглотнула. – А потом огонь поднесли к их рукам…
Острые зубы Сакиины сомкнулись на ее пальце, не настолько сильно, чтобы причинить боль, и даже не так, чтобы оставить след на белой коже… но в глазах девушки вспыхнула угроза, питаемая ненавистью.
Клейнханс кивнул:
– Мне жаль, что пришлось так поступить. Упрямство того человека оказалось необычайным. Должно быть, это национальная черта англичан. И чтобы усилить наказание, я приказал, чтобы его поганую любовницу, ее звали Ашрет, заставили смотреть на казнь – и ее, и двоих ее детей. Конечно, тогда я ничего не знал о Сакиине и ее брате. Поверьте, это не пустая жестокость с моей стороны, такова политика компании. Эти люди неправильно понимают доброту, они считают ее слабостью.
Клейнханс испустил вздох сожаления.
По щекам Сакиины сползали безмолвные слезы, а Клейнханс продолжил:
– Как только преступники полностью признались в содеянном, их сожгли. Им под ноги сложили вязанки хвороста, и они наконец сгорели, что было милосердным избавлением для всех нас.
Катинка, едва заметно вздрогнув, убрала наконец палец. И с нежностью удовлетворенной любовницы погладила атласную щеку девушки, оставив влажный след на янтарной коже.
