Порядок был достигнут самым простым из всех возможных способом: появляющихся Алых убивали на месте, затем приступили к уничтожению потенциальных Алых, но жертв оказалось мало, поскольку большинство олдбагов были эвакуированы. Это во‐первых. Вторая же причина заключалась в том, что «Напуганные граждане» и бандиты сосредоточились на одном из городских боро.
– Проблемы возникли только в Статен-Айленде, куда, несмотря на все усилия Национальной гвардии, удалось прорваться группе радикально настроенных граждан, – с печалью продолжил диктор. – В настоящий момент военные пытаются взять Статен-Айленд под контроль, но Алые отчаянно сопротивляются, и наступление захлебнулось на линии скоростной дороги. Национальная гвардия наращивает группировку беспилотников, и наши эксперты не сомневаются, что контроль над боро будет восстановлен в течение суток.
На экране появились кадры из Статен-Айленда: горящие дома, барражирующие вертолеты и беспилотники, блокпосты и – крупно! – противостоящие гвардейцам Алые: вооруженные в основном легким оружием, но сумевшие удержать самодельные баррикады.
– Надоели новости, – угрюмо произнес Ли, отключая коммуникатор. – Везде одно и то же.
– Это глобализация, друг мой. – Сидящий в кресле Челленджер усмехнулся и почесал живот. – Везде не может быть разное, потому что тогда получится, что где-то живут не так, как положено, а это запрещено.
– Ты тоже надоел, – поразмыслив, сообщил китаец, раскуривая трубку. – Если ненавидишь нынешнюю версию мира, то какого черта работаешь на него?
– Хочу, чтобы каждый орк наелся нынешней версией до отвращения, – благодушно сообщил толстяк и сделал большой глоток пива из тяжелой глиняной кружки. – Только так мир станет ближе…
– Ближе к чему?
– К смерти, естественно, – опередил Челленджера Марко ди Аморо. – Разве не к ней мы все идем?
– Чертов фаталист, – проворчал китаец.
– За последний год меня официально убили два раза, причем оба раза представители властей, – отозвался итальянец. – Станешь тут фаталистом.
Все то, что свершено в предсмертные мгновенья,
Божественных высот несет напечатленье,
Самоотверженность и вдохновенный труд
Пред гробовой доской не знают жалких пут.
А крик, пронзивший даль окрестностей Голгофы,
Ужасный вопль того, кто в муках в смерть вступал,
Знаменовал конец всеобщей катастрофы,
Страшней которой мир не знал
[23], —
произнесла Эрна.
До сих пор она молчала, облокотившись на перила и задумчиво разглядывая панораму ночного Нью-Йорка, но неожиданно прочла стихотворение, видимо, среагировав на упоминание смерти.
И, как обычно, привлекла внимание друзей. Которые прекрасно знали, что девушка нечасто обращается к поэзии просто так, без смысла, и, как правило, подбирает те строки, которые имеют отношение к происходящему.
– Разве мы закончили катастрофу? – тихо спросил Марко. – Кажется, мы ее начали.
– Разве наше общество не было самой настоящей катастрофой? – осведомилась Мегера.
Бобби одобрительно кивнул и сделал очередной глоток пива.
– А нынешнее? – не согласился ди Аморо. – Чем оно лучше того, что было?
– Оно хуже, – вдруг сказала Эрна, и Марко изумленно присвистнул.
Бобби вновь улыбнулся, а китаец обратился в слух.
– Нынешнее общество хуже того, что было, но намного лучше того, во что его собирались превратить, – спокойно произнесла девушка. – Мы остановили катастрофу, выбрав меньшее зло.
– Идеал недостижим?
– Увы.
– Жаль.
– Таков закон.
И снова наступила тишина.
Они сидели в баре «The Press Lounge», на крыше, любуясь великолепным видом на город. Четверо друзей, знающие друг друга ни один год. Толстый Челленджер: самый старый, самый опытный, самый веселый и самый разыскиваемый. Одетый в застиранную футболку, подвернутые штаны и босиком. Молчаливый Ли Хаожень, создатель поразительно реалистичных «обложек». Он явился в бар, как на похороны: в черном костюме и белоснежной сорочке, пиджак и галстук давно снял, сорочку расстегнул, подвернул рукава, но все равно оставался самым элегантным из присутствующих. Марко ди Аморо, величайший специалист по «балалайкам», выбравший из своих дорогущих шмоток те, которые выглядели одеждой бродяги. И Мегера – как обычно красивая и скрывающая красоту. Они собрались в баре, чтобы выпить, помолчать и поговорить. И чтобы им никто не мешал. Они сидели на крыше, смотрели на город, переживающий Алую Вспышку, на барражирующие в небе вертолеты, на прожектора патрулей Национальной гвардии, прислушивались к выстрелам и не знали, как относиться к тому, что происходит вокруг. И как относиться к себе.
И еще они не знали, что будет дальше.
– Нас ведь не убьют? – тихо осведомился Ли.
– Он дал слово, – ровно ответила девушка.
– Ты это уже говорила.
– Тогда почему спрашиваешь?
– Потому что он убил всех, кто был связан с проектом.
– Не всех.
– Я правильно понимаю, что он уничтожил стратегических инвесторов? – подал голос Бобби.
– Многих, – обронила Мегера.
– Он перебил своих, он перебил тех, кто работал над проектом… – Марко щелкнул зажигалкой, собираясь раскурить сигару, но руки у него дрожали, и огонек погас. – Мы все идем к смерти.
– Им он слова не давал, – уточнила девушка.
– Даже Карифе? – прищурился Бобби.
– Она не спрашивала, – очень тихо сказала Эрна и отвернулась.
– Карифа его любила, – вздохнул китаец. – Вот и не спрашивала.
– Больше об этом никогда не говори, – посоветовала девушка. – Вообще никогда.
Хаожень замер, потом кивнул и опустил голову.
– А я не понимаю, с чего вдруг нами овладело похоронное настроение, – громко произнес Бобби. – Только потому, что Ли притащился в черном костюме?
– Болван, – проворчал китаец.
– Мы изменили мир, друзья, это мало кому удается, – закончил толстяк.
– Мы его перевернули и сделали другим, – сообщил ди Аморо, который наконец-то раскурил сигару. Над крышей поплыл аромат прекрасного табака.
– Перевернуть мир удавалось считаным единицам, – повысил голос Челленджер. – И даже если он решит нас прикончить, мы оставим после себя совершенно другую Землю.
– Не идеальную.
– Давайте подумаем, как ее изменить, – предложил Бобби. – Время у нас есть.
Марко поперхнулся дымом и выругался, Эрна рассмеялась, Ли выплюнул на пол коктейль и поднял брови:
