А не то, что есть на самом деле.
Впрочем, реклама Орсона не заинтересовала. Сейчас его мучил гораздо более важный вопрос:
«Я становлюсь параноиком?»
В отличие от подавляющего большинства людей, достигших зловещего возраста suMpa, Бен не боялся того, что однажды отправится убивать. И, соответственно, будет убит. В конце концов, взорвет тебя вирус или нет – это лотерея, одним везет, другие берутся за оружие. Но слова Келли заставили его задуматься над тем, не существует ли связи между ожиданием и агрессией?
«Вдруг с ума сводит не вирус, а мысли о нем? Депрессия, порожденная существованием на кончике ножа: заболею я сегодня или обойдется? Что на самом деле происходит, когда глаза заливает мерцающая ртуть?»
Никто не знал, как именно и с какой вероятностью взрывается вирус, никто не знал, какой у него инкубационный период – WHO давала на эти вопросы весьма расплывчатые ответы, и до сих пор suMpa просто ходил по миру, поражая людей по своему желанию. И каждый, кто отпраздновал сорок второй день рождения, оказывался под прицелом.
И ждал…
Или перерезал себе вены, не в силах вынести сводящего с ума ожидания.
Орк знал, что он не такой, что он выдержит и не рехнется, но Келли была права: о вирусе он думал постоянно.
Когда женщина вышла из душа, Бен как раз заварил чай. Спросил через плечо:
– Будешь?
Она тихо ответила:
– Да. – А потом подошла сзади и крепко прижалась, обхватив его руками за грудь. – Ты не против?
– Нет, – помолчав, ответил Орк. – Я… Мне… Ко мне давно так никто не прикасался… – И едва не выронил чайник, потому что у него задрожали руки. – Я не против.
И закусил губу.
Она его прочитала. Легко или нет – не важно, Келли прочитала Орсона и дала ему то, в чем он действительно нуждался: тепло. Дала очень мягко, естественно, одним-единственным жестом, и теперь могла вить из Орка веревки.
Но не стала.
– Чай пахнет очень вкусно, – прошептала женщина, продолжая прижиматься к его спине.
– Я люблю хорошие чаи, – очень тихо ответил Бен. – Давно пристрастился.
– А еще?
– Виски.
– Бурбон?
– Скотч.
– Односолодовый?
– Только.
– Грубый?
– Жесткий.
– Хорошо… – Она не отпускала Орка, а он не вырывался. Хотя знал, что пойман, что оказался в психологической ловушке, но не вырывался. Келли дала ему тепло, и Бен с жадностью впитывал его, отогревая замерзшую душу.
– Почему не остался в армии?
– Не представляю себя без оружия.
– Любишь убивать?
– Воевать, – уточнил Бен. – Защищать. Я умею сражаться голыми руками, но с оружием получается эффективнее, а тем, кто достиг возраста suMpa, оружия не полагается. У моего руководителя забрали коллекцию старых «кольтов». Пришли и сняли со стены стволы, которые он собирал всю жизнь. Это… наверное, правильно, но унизительно.
– Ты слишком гордый для этого мира.
– Таким меня воспитали.
– Не жалеешь?
– Иногда, – не стал скрывать Орсон. – Но не настолько, чтобы меняться.
– Кем считаешь меня?
– Я видел много и давно перестал осуждать.
– А презирать?
– Это несправедливо.
– Презирать?
– Презирать за то, что не повезло, – объяснил Бен. Он поставил чайник и накрыл руки женщины ладонями. На тот случай, если она захочет разорвать объятия. – Мир несправедлив, вот он достоин презрения, а тебе просто не повезло, я знаю.
– Откуда?
– Я вижу, что ты чужая своей профессии.
Женщина резко выдохнула и сильнее прижалась к Орсону.
Долго, почти минуту они стояли и молчали, боясь нарушить возникшую связь, а затем Келли тихо-тихо спросила:
– Разве не мы построили несправедливый мир?
– Мы, – ответил Бен. – Однако мы – всего лишь орки: строители и военные, ученые и разбойники, шлюхи и праведники. Мы – муравьи мира, он стоит на нашем прахе. Мы умирали, строя железную дорогу, но не мы решали, куда она пойдет.
– Все это очень сложно, – прошептала женщина, но по ее голосу Орк догадался, что Келли его прекрасно поняла, и улыбнулся. Однако промолчал, потому что женщина продолжила: – Мне очень приятно, что ты так сказал… обо мне. Спасибо, – она потерлась щекой об его спину. – Обычно люди стыдятся говорить мне приятные слова… те люди, которым я по глупости задавала этот вопрос.
– Мне приходилось делать такие вещи, что стыд давно потерял для меня смысл, – спокойно ответил Бен, лаская сомкнутые пальцы Келли.
– Неприятные вещи?
– Ужасные.
– Во имя страны?
– Я поклялся ее защищать.
– А она требовала грязи?
– Требовала окунаться в нее с головой.
– Как же ты справляешься?
– Я научился оставлять сделанное в прошлом. И никогда к нему не возвращаюсь.
– И оно ни разу тебя не настигало?
– Я хорошо умею закапывать то, от чего нужно избавиться.
Они вновь помолчали… Эти мгновения – объятий в тишине – очень им нравились, а затем Келли тихо продолжила:
– Я играла на виолончели, занималась в настоящей музыкальной школе у очень хорошего педагога. Это может показаться глупым, кому нужна виолончель, когда есть электронные импровизаторы, с помощью которых можно синтезировать любую композицию в любом стиле, но до сих пор существуют симфонические оркестры, которые играют на настоящих инструментах. Попасть в них сложно, требуется пройти большой конкурс, ведь оркестры играют для подлинных ценителей.
– Не для орков, – понял Бен.
– Нет.
– Ты хорошо играла?
– Очень, – без ложной скромности ответила Келли. – Мне нравилось играть, я старалась, у меня получалось. Говорили, что у меня талант.
– Что с тобой случилось? – глухо спросил Орк.
Хотя догадывался, какую историю услышит.
– Отец потерял работу и не смог найти новую – такого же уровня. Некоторое время мы держались за счет сбережений, потом они закончились, и жизнь рухнула. Новая работа отца не была ни престижной, ни доходной, мы переехали в другой район, но не сразу поняли, чем он отличается от прежнего, безопасного… Я по привычке ходила в школу одна, без сопровождения, и где-то через неделю меня изнасиловали. Они затащили меня в арку и… – Бен почувствовал, что Келли задрожала. – Их было четверо – крепкие парни из старшего класса. Когда они поняли, что для меня это… что я делала это в первый раз, они развеселились окончательно. Отвели меня в какой-то подвал и не отпускали три часа. А на прощанье сказали, что убьют, если я кому-нибудь расскажу.
