– После закусочной мне нужно сходить в клубное здание, чтобы подбросить угля в огонь.
– Карл, я сама это сделаю. В любом случае я буду здесь до наступления темноты. – Ей хотелось еще поболтать, но ему нужно было бежать на занятия.
Вместо покрывала она положила на кровать подаренное на Рождество одеяло. Казалось, от этого в холодной комнате сразу стало теплее. Анни выгладила занавески и снова их повесила, потом приготовила себе ужин. Положив два яйца в кипящую воду, она вынула одно через три минуты, а второе – через пять. То, которое варилось три минуты, получилось жидковатое, а то, что варилось пять минут, – крутое. «Значит, нужно варить четыре минуты, – заключила Анни. – Теперь я буду всегда варить их четыре минуты. Кто сказал, что трудно готовить?»
На ужин у нее были яйца, тушеный чернослив, две чашки кофе и кусок хлеба. Она гордилась своим ужином. Из этого также получился бы прекрасный завтрак, подумала она. Подбросив уголь в топку клубного здания, она пошла домой.
Поскольку завтра ей нужно было работать в «центовке», а прямо оттуда отправиться в новый дом, Анни попрощалась с миссис Хэнсмон. Прощание было со слезами. Анни обняла хозяйку и заплакала, когда та сказала, что ей будет не хватать бесед с Анни. Она поклялась навещать миссис Хэнсмон. Хозяйка сказала, что они могут снова занять свою комнату в любое время, предупредив за день.
И в последний раз Анни пришлось забежать в бакалейную лавку перед самым закрытием.
– Баночку малинового варенья, Генри, в память о прежних временах.
Он не позволил ей заплатить – в память о прежних временах. Они снова горячо пожали друг другу руку, словно расставаясь навсегда.
Анни сняла свой медальон и попросила Карла снова ей надеть, как он это сделал в день их свадьбы. А еще она попросила, чтобы он покачал ее в последний раз в их комнате. Но сначала ей нужно принять ванну, сказал он: ее руки выпачканы угольной пылью. Анни объяснила, что подкладывала в топку угли один за другим. А почему же она не брала каждый уголь куском бумаги? Потому что не додумалась, ответила она. Человек не может родиться, зная всё, не так ли?
Она так долго была в ванной, что Карл начал беспокоиться. У нее такой усталый вид! А что, если она заснула в ванне, полной воды? Что, если… Карл помчался через холл к ванной комнате. Он стучал в запертую дверь и просил, чтобы Анни открыла. Она внезапно открыла дверь, и он влетел в ванную, чуть не упав. В ванне не было воды, но в ней был черный ободок. Анни оттирала его туалетной бумагой, поскольку не хотела пачкать полотенце хозяйки. Карл принялся помогать, и они извели почти весь рулон.
Потом он качал ее и гладил, а она подробно рассказывала обо всех событиях дня. Карл слушал, и ее тихий голос чуть не усыпил его.
– И, Карл, сегодня я научилась готовить! – объявила она с торжествующим видом.
– Это хорошо, – сонным голосом ответил он.
* * *
Карлу потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к бумажным занавескам – в синюю клетку на одном кухонном окне и в красную на другом. Но Анни гордилась этими занавесками. Она выразила уверенность, что ни у кого в мире нет таких занавесок. Карл сказал, что не сомневается в этом. Экономя топливо, они жили на кухне, закрывая дверь в неотапливаемые комнаты. Спальня всегда была ледяной, и они попробовали надевать на ночь нижнее белье, подаренное Карлу на Рождество. Но от шерстяной материи у Анни был зуд, и она постоянно чесалась, не давая Карлу спать. А ему пришлось отказаться от этого белья, так как пуговицы на кальсонах впивались в тело.
Они вместе принимали душ в соседних кабинках в клубном здании. Анни была в восторге от душа, потому что, в отличие от ванны, потом не нужно было ничего отмывать. Как следует растеревшись, они одевались и наперегонки неслись по снегу в коттедж, чтобы не простудиться.
Анни научилась делать простые блюда. Обычно она днем ставила всё в духовку, чтобы еда готовилась до самого ужина. Однако она была непреклонна в одном вопросе: отказывалась жарить что бы то ни было. У нее даже не было в доме бекона, потому что запах жира напоминал ей о мистере Феликсе и его черепаховом супе.
Карлу стало легче. Он отказался от работы в закусочной, потому что им хватало его пяти долларов в неделю за газеты и двух долларов Анни в «центовке». Теперь он мог заниматься в те часы, которые отнимала работа в закусочной. Почти всегда он возвращался домой в четыре часа, самое позднее в пять. Карл прикрепил кнопками к доске объявлений записку, в которой говорилось, что он дает уроки за пятьдесят центов в час. Поскольку близились экзамены середины года, многим студентам из братства нужен был репетитор. Таким образом, Карл зарабатывал пару долларов дополнительно.
Все было просто прекрасно. За исключением того, что у Анни была задержка на неделю.
12
Анни была так занята переездом, обустройством коттеджа и новыми знакомствами, что не обратила особого внимания на задержку. Задержка на пару дней? Такое случалось и раньше, не так ли? Да, но тогда она не была замужем! А теперь совсем другое дело. Когда месячных не было уже две недели, она начала волноваться. Ее первым побуждением было рассказать Карлу. Но на него надвигались экзамены середины года, и эта новость могла помешать ему готовиться. А может быть, это ошибка и в следующем месяце все как-нибудь уладится само собой? Так зачем же напрасно огорчать Карла?
Двухнедельная задержка не обязательно означает, что она беременна. Возможно, это ошибка. Это должно быть ошибкой. Все так хорошо шло! У них свой собственный маленький дом, они вместе завтракают и ужинают и проводят вдвоем больше времени; им вполне хватает общего заработка в семь долларов в неделю; а еще она собирается посещать занятие по драматургии. Все было так чудесно, если бы только…
«Пожалуйста, Боже, – молилась она, – не дай этому случиться. Только не сейчас. Дай нам год отсрочки. Всего один год. И я больше не попрошу тебя ни о чем, никогда в жизни. А еще обещаю Тебе навсегда перестать писать, если только Ты…»
Мистер Хейз обращался с Анни как с настоящей студенткой, которая собирается получить степень. Это были довольно необычные занятия. Преподаватель и студенты сидели все вместе в передней части комнаты и беседовали о драматургии. Они говорили о пьесах и драматургии, о теме и описании характеров, о кризисе и кульминации, о названиях и репликах под занавес, а также о диалоге – особенно о диалоге. Казалось, они просто друзья, собравшиеся на вечеринку. Анни наслаждалась этими занятиями.
Она всей душой полюбила драматургию. Ей легко давался диалог. Ее короткие, зачастую незаконченные предложения были в пьесе достоинством, а не недостатком. Ей превосходно удавалось описание характеров, и у нее было безошибочное чутье относительно кризиса, который она умела легко перевести в кульминацию.
Ей открылся целый мир чтения: Анни читала все пьесы, какие могла достать. Ее любимыми были «На дне» и «Скачущие к морю»
[19]. Она чуть не наизусть запомнила последнюю пьесу. Так как нельзя было держать книгу вечно, то она переписала всю пьесу и вставила в свой блокнот с отрывными листами. Да, она обещала своему Богу, что не будет писать, если… «Но Он не станет возражать, – подумала она, – если я перепишу чью-нибудь пьесу».
