Сам король Эдуард VIII во время 11-месячного царствования в 1936 г. поддерживал политику умиротворения. Согласно одному свидетельству, когда Гитлер в марте 1936 г. направил войска в Рейнскую демилитаризованную зону, нарушив условия Версальского мира, король вызвал посла Германии в Лондоне и сообщил ему, что «высказал все, что думал»
[220] премьер-министру Болдуину. Читай: «Я сказал этому старому хрычу, что отрекусь от престола, если он развяжет войну. Сцена была ужасная. Но не беспокойтесь. Войны не будет». Король действительно отрекся в тот же год, но по другой причине. Во время войны его крайне правые взгляды и контакты стали источником постоянной тревоги для Черчилля и британской интеллигенции.
Многие защитники умиротворения агрессора считали себя прагматиками. Им казалось очевидным, что усиливающейся Германии может противостоять только сильная европейская коалиция, готовая вести боевые действия. Однако, замечали они, подобный альянс не складывался, значит, в отсутствие альянса и с учетом медленного перевооружения Британии умиротворение агрессора – трезвая мера, курс, поддерживаемый куда более холодными головами, чем Уинстон Черчилль. В письме, датированном январем 1938 г., Невилл Чемберлен заявлял: «Как реалист я должен делать все возможное для безопасности нашей страны»
[221].
Несмотря на аргументы The Times и премьер-министров, которых она ревностно поддерживала, – сначала Стэнли Болдуина, затем Чемберлена, – сегодня ясно, что идея умиротворения основывалась скорее на самообмане, чем на трезвом расчете, поскольку требовалось верить, что Гитлер адекватен и заслуживает доверия. Сам Чемберлен в личной беседе сказал своей сестре, что на Гитлера «можно было положиться, когда он давал слово»
[222]. Бывший премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж после встречи с Гитлером объявил лидера Германии «замечательным человеком», голова которого «не закружилась от поклонения»
[223].
На аргументы в пользу умиротворения Черчилль отвечал, что теперь, когда нацисты взяли власть в Берлине, эта политика в конце концов приведет к войне. «Достижение Германией какого бы то ни было равенства в военной области с Францией, Польшей или малыми государствами означает возобновление всеобщей европейской войны»
[224], – утверждал он, выступая в палате общин в апреле 1933 г., примерно через три месяца после того, как Гитлер стал канцлером и начал предпринимать шаги по превращению Германии в однопартийное государство. В другой речи ближе к концу того же года он предположил: «Определяющий факт, факт огромного значения, что Германия перевооружается, уже начала перевооружаться»
[225].
Через год Черчилль задавался вопросом перед парламентариями: «Какой важный новый факт обрушился на нас в последние восемнадцать месяцев?» И отвечал: «Германия перевооружается. Вот важнейший новый факт, приковывающий внимание любой страны Европы, да и всего мира, и оттесняющий на задний план практически все остальные темы»
[226]. Особенно тревожила Черчилля растущая мощь немецкой авиации. «Германия уже обладает мощной хорошо оснащенной армией с превосходной артиллерией и колоссальным резервом вооруженных обученных людей. Германские оружейные заводы работают практически в военном режиме, обеспечивая приток вооружений, причем в последние 12 месяцев все более широкий приток. Многое из этого, без сомнения, противоречит подписанным договорам. Германия перевооружается на суше; она частично перевооружается на море; но, что беспокоит нас больше всего, это перевооружение Германии в воздухе»
[227].
Однако британское правительство продолжало придерживаться противоположных взглядов: путь к миру, верили многие его лидеры, лежал через отказ от участия в гонке вооружений и даже через разоружение. Гитлер в конце 1930-х гг. считал, что Британия слишком слаба, чтобы воевать, и многие британские лидеры молча соглашались с ним. Когда Германия действительно начала наращивать боевую мощь, официальной реакцией Британии стала попытка заставить французское правительство пойти на уступки, чтобы задобрить немцев
[228]. Клемент Эттли, в то время главная фигура в Лейбористской партии, выразил господствующее мнение, заявив в 1935 г., что, если они стремятся к миру, «этого едва ли можно добиться путем укрепления национальной обороны»: «Мы считаем, это возможно только путем перехода в новый мир – мир законности, через упразднение национальных армий и появление мировых вооруженных сил и мировой экономической системы»
[229]. Однако к концу 1930-х гг. Эттли перейдет на сторону Черчилля и станет решительным противником политики Чемберлена по умиротворению Гитлера.
Другие упорно держались курса на умиротворение. Став в мае 1937 г. премьер-министром, Чемберлен решил примириться с Германией, предложив отдать ей в управление колонии
[230]. В ноябре 1937 г. министр иностранных дел лорд Галифакс встретился с Гитлером и вернулся успокоенный, сообщив кабинету министров, что Германия «не планирует немедленных авантюр»
[231]. В марте 1938 г. Эттли обвинит Чемберлена в том, что тот «проводит политику переговоров с людьми, продемонстрировавшими, что они верят в силу, и применяющими силу, даже когда он ведет с ними переговоры»
[232].
Лидеры тори чувствовали, что для умиротворения Гитлера необходимо сместить Черчилля с позиции лидера. Томас Джонс, доверенное лицо премьер-министра Болдуина, посвятил целые годы тому, чтобы удерживать Черчилля на обочине большой политики. В 1934 г. Джонс откровенничал с другом: «Правы они или нет, но самые разные люди, встречавшиеся с Гитлером, убеждены, что он выступает за мир»
[233]. Джонс, являвшийся одним из таких людей, написал два года спустя: «Мы располагаем многочисленными свидетельствами стремления немцев всех общественных слоев оставаться с нами в дружеских отношениях»
[234]. Сам совершив паломничество и встретившись с вождем Германии, Джонс доложил Болдуину: «Гитлер верит в Вас и верит, что только Вы в нашей стране можете добиться переориентации Англии, Франции и Германии, которой он жаждет»
[235]. Далее Джонс призвал «решительно выступить за союз с Германией», чем потряс даже некоторых соратников
[236].
