В результате этого политического раскола вплоть до 1939 года Черчилля будут считать, как подытожил историк Тони Джадт, «сверходаренным аутсайдером: он слишком хорош, чтобы его игнорировать, но слишком нетрадиционен и “ненадежен” для назначения на высший пост»
[237]. Другие политики считали его сумасбродом, у которого больше энергии, чем разума, и который непоколебим во взглядах, но не способен быть верным партии. «Все мы знаем, что в нашей политике нет ничего более устаревшего, чем Уинстон Черчилль десятилетней давности»
[238], – глумился звезда Либеральной партии Герберт Сэмюэл на парламентских дебатах в марте 1930 года. Через несколько лет Сэмюэл сравнит Черчилля, занимающегося оборонной политикой, с «несущимся в приступе амока малайцем»
[239]. Когда Черчилль, выступая в Оксфордском университете в 1934 г., заявил, что опасается за безопасность Англии, то услышал, по словам его официального биографа Мартина Гилберта, «издевательский смех»
[240]. В феврале 1935 г. сэр Сэмюэл Гор, видный тори, уверял редактора Manchester Guardian, что «едва ли найдется хоть один тори, готовый принять Черчилля в качестве лидера партии или премьер-министра»
[241].
Пожалуй, самым болезненным оказался укол, нанесенный в мае 1935 г. Томасом Сесилом Муром, консервативным членом парламента: «При всем нежелании критиковать кого-либо на закате его карьеры ничто не может оправдать достопочтенного члена парламента от Эппинга [Черчилля], вся речь которого буквально пропитана убеждением, что Германия вооружается, готовясь к войне»
[242]. Другой консерватор после обеда с Черчиллем записал в дневнике, что тот показался ему «очень неуравновешенным»
[243]. С учетом этого вала критики неудивительно, что к концу 1936 г. Черчилль, пусть на мгновение, допустил мысль, что его политическая карьера «окончена»
[244]. Черчилль не говорит, верил ли в это он сам, но отмечает в мемуарах: «Практически все сходились на том, что моя политическая жизнь наконец завершена»
[245].
Невозможность назначения Черчилля на пост премьер-министра стала ключевой мыслью его оппонентов. «Какие бы опасности ни грозили нашей стране, перспектива правительства, сформированного мистером Черчиллем… и другими, не является тем, чего следует опасаться»
[246], – со смешком сказал барон Понсонби Шёлбредский в палате лордов. Понсонби, отец которого был личным секретарем королевы Виктории, а дед сражался при Ватерлоо
[247], продолжил рассуждать об этой опасности, заявив в палате лордов, что однажды, возможно, придется заключить Черчилля в тюрьму: «Я с величайшим восхищением отношусь к таланту мистера Черчилля в парламентской борьбе, к его литературным и художественным дарованиям, но всегда считал, что во время кризиса он должен быть изолирован одним из первых»
[248]. Примерно в то же время лорд Моэм заявил, что Черчилля лучше всего «расстрелять или повесить»
[249].
Изоляция Черчилля усугубилась в декабре 1936 г., когда он поддержал короля Эдуарда VIII во время кризиса, вызванного спорами о том, должен ли король отказаться от своего желания жениться на разведенной американке миссис Уоллис Симпсон. В этой поддержке кое-кто углядел выпад Черчилля против аристократии, пытавшейся обуздать короля, которого поддерживали народные массы. Черчилль, заняв сторону Эдуарда, также бросил вызов собственной партии и ее лидеру, премьер-министру Болдуину. Поддержка Черчиллем короля поставила в тупик историков, особенно в свете проявившихся впоследствии фашистских симпатий Эдуарда. Скорее всего, традиционализм Черчилля, его любовь к «королю и стране» повлияли на его суждение.
Когда Черчилль выступил против своей партии в палате общин, его яростно освистали. Багровый от ярости, он выкрикнул Болдуину: «Вы не успокоитесь, пока не сломаете его, верно?»
[250] В тот день он сказал другу, что считает свою политическую карьеру законченной.
На короля действительно давили. На рождественских представлениях в том месяце английские школьники шокировали родителей и учителей, распевая:
Слышишь, ангелы поют:
Миссис Симпсон сцапала нашего короля
[251].
«Для высших классов ее американское происхождение хуже ее развода»
[252], – заметил убежденный сноб Гарольд Николсон.
Немцы, однако, совсем не были уверены, что с Черчиллем покончено, и продолжали его изучать. Однажды в 1937 г. Черчилль был приглашен на завтрак Иоахимом фон Риббентропом, тогда еще германским послом. Нацисты уже хорошо знали, что Черчилль главный, кто высказывается против них в Британии. Риббентроп сразу же сказал Черчиллю, что Германия стремится к дружбе с Англией, не желает разрушения Британской империи, и все, что им нужно, – развязать себе руки в Восточной Европе, чтобы получить Lebensraum, необходимое жизненное пространство. Для этого, указал он на карту на стене посольства, Германии придется поглотить Польшу, Украину и Белоруссию. Все, о чем просит Германия, – чтобы Британия не вмешивалась.
Стоя перед картой, Черчилль ответил, что Британия не согласится с подобным планом. Риббентроп «резко» отвернулся от карты и сказал: «Тогда война неизбежна. Выхода нет. Фюрер полон решимости. Ничто не остановит его, и ничто не остановит нас».
Они снова сели за стол. Черчилль призвал Риббентропа не недооценивать Британию: «Если вы втянете всех нас в новую мировую войну, она соберет против вас весь мир, как в прошлый раз».
