В тот день Черчилль говорил для истории, а не для палаты общин. Взгляды парламентариев лучше всего выразил Томас Мэгни, либеральный член парламента от Гейтсхеда возле Тайна, задав риторический вопрос, очевидно, не интересуясь ответом: «Что такое Чехословакия?»
[263]
Премьер-министр Чемберлен завершил трехдневные дебаты, подчеркнув личный характер своей заинтересованности:
Каждый, кто перенес все то, что мне пришлось переносить день за днем, под гнетом понимания, что в конечном счете именно я, один только я, должен буду произнести «да» или «нет», предопределив судьбы миллионов моих соотечественников, их жен, их семей, – кто через это прошел, этого не забудет
[264].
Поэтому он намерен руководствоваться не критикой парламентариев, а собственной совестью: «Когда человек доживает до моих лет и занимает мою должность, он, я полагаю, склонен считать, что критика и даже поношение мало для него значат, если собственная совесть одобряет его действия». Палата общин поддержала его политику 366 голосами против 144.
В разгар дебатов вокруг Мюнхенского соглашения Черчилль столкнулся с противодействием собственных избирателей. «Это бесспорный факт, – пишет Рой Дженкинс. – На протяжении примерно шести недель осени 1938 г. и, все в меньшей мере, следующих четырех месяцев имелись сомнения, останется ли он членом парламента от консерваторов»
[265]. 4 ноября 1938 г. союз консерваторов Эппинга собрался, чтобы решить, считать ли Черчилля своим представителем в парламенте. Черчилль победил с результатом 100 голосов против 44. Дженкинс отмечает, что, если бы всего 30 голосовавших изменили свое мнение, история могла бы пойти по другому пути: возможно, это заставило бы Черчилля сложить с себя полномочия, а затем участвовать в борьбе за место от Эппинга на довыборах, скорее всего, против сторонника Чемберлена.
Чемберлен тем временем переживал взлет популярности
[266]. Мэр уэльского Кардиффа распорядился, чтобы в его честь был поднят флаг со свастикой. Перегрин Каст, 6-й барон Браунлоу, личный камергер короля Эдуарда VIII, подарил Чемберлену портсигар с гравированной картой Европы и сапфирами, отмечавшими три места в Германии, где проходили переговоры Чемберлена с Гитлером – Берхтесгаден, Годесбург и Мюнхен. Чемберлен еще раз объявил членам правительства в конце октября: «Наша внешняя политика – это политика умиротворения»
[267]. Чарльз Линдберг, приехавший в Лондон, поделился с хозяевами дома, в котором гостил, убежденностью, что в случае войны «демократии будут полностью и окончательно разгромлены»
[268].
Однако Гитлер, очевидно, понимал следствия позиции Чемберлена лучше самого британского лидера. Словами и действиями он начал демонстрировать истинное значение Мюнхена. В двух речах в начале ноября он предпринял личные нападки на Черчилля, назвав его «сумасшедшим» и заявив, что его деятельность ведет к войне
[269]. Сразу после этого нацисты развернули общенациональную травлю германских и австрийских евреев, сожгли сотни синагог и уничтожили 7000 предприятий, принадлежавших евреям. Нападения 9 и 10 ноября, ныне известные как Kristallnacht («Хрустальная ночь») из-за множества разбитых погромщиками витрин, рассматриваются некоторыми современными историками как первый пример организованного государством массового насилия по отношению к евреям в Германии и Австрии.
Чемберлен отреагировал на «Хрустальную ночь» вяло, признавшись сестре, что «испытывает ужас», и пожаловавшись: «Полагаю, мне придется что-нибудь сказать на этот счет»
[270]. Он, однако, почти ничего не сказал, ни прямо, ни хотя бы косвенно, когда в том же месяце в палате общин обсуждалась проблема еврейских беженцев
[271]. Молчание было замечено. Невилл Ласки, президент Совета представителей британских евреев, заметил редактору Manchester Guardian, что Чемберлен «не произнес ни слова сочувствия в адрес евреев в Германии»
[272], добавив, что премьер-министр был столь же неразговорчив при личной встрече с видными британскими евреями. Чемберлен все еще нежился в отсветах славы Мюнхена. На его рождественской открытке за тот год красуется его двухмоторный моноплан «Локхид Электра», летящий в Германию
[273].
Черчилль был потрясен и в личных беседах грозился: «На следующих всеобщих выборах я буду с каждой социалистической трибуны в стране выступать против правительства»
[274]. (По необъяснимым причинам он не упомянул Kristallnacht в своих многотомных воспоминаниях о Второй мировой войне. При этом он поминутно описывал шаги, приведшие к войне, например посвятил несколько страниц анализу последствий замены Максима Литвинова В. М. Молотовым на посту советского министра иностранных дел. Это один из самых странных пробелов в его мемуарах.)
В Британии имелись деньги на укрепление обороны, но Чемберлен выступил против таких мер. Хотя профицит бюджета достигал £20 млн, он объявил подобный шаг неблагоразумным. Ему как бывшему министру финансов, сказал он кабинету министров, финансовое положение кажется «чрезвычайно опасным»
[275].
В целом Чемберлен был доволен своими достижениями. Он писал сестре: «Теперь потребуется некоторое время, чтобы ситуация успокоилась, но она развивается в том направлении, которого я желаю»
[276]. Когда правительство Германии спросило британского посла в Берлине, как воспринимать речи Черчилля, тот заверил, что можно не волноваться.
В середине марта 1939 г. Гитлер приказал немецкой армии наступать на оставшуюся часть Чехословакии, которую шестью месяцами ранее Чемберлен публично охарактеризовал как «далекую страну», вовлеченную «в свару… между людьми, о которых мы ничего не знаем»
[277].
