После Испании, раненный физически и духовно, он последовал намного более самостоятельным курсом. «Война в Испании и другие события 1937 г. решили исход дела, и с тех пор я знал, на чем стою, – объяснил Оруэлл в прекрасном эссе «Почему я пишу», созданном между окончанием «Скотного двора» и началом работы над «1984». – Каждая строчка серьезной работы, написанной мной с 1936 г., была направлена, прямо или косвенно, против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимаю»
[343]. Оруэлл тщательно отделял социализм от коммунизма, который объединял с фашизмом как, в сущности, недемократичный строй. К концу жизни он уверует, что «коммунизм и фашизм в чем-то ближе друг к другу, чем любой из них к демократии»
[344].
После Испании его миссией стало описывать факты, как он их видел, независимо от того, чем это могло для него обернуться, и скептически относиться ко всему прочитанному, особенно исходящему от власть имущих или успокаивающему их. Отныне это было его кредо. «В Испании я впервые увидел газетные репортажи, не имевшие никакого отношения к реальности»
[345], – написал Оруэлл через несколько лет:
Я видел сообщения о великих битвах там, где не было боев, и полную тишину, когда были убиты сотни людей. Я видел, как храбро сражавшихся солдат клеймили как трусов и предателей, а тех, кто ни разу не слышал выстрела, прославляли как героев вымышленных побед; я также видел, как газеты в Лондоне пересказывают эту ложь и увлеченные интеллектуалы строят рассуждения на событиях, которые не происходили. Я видел, фактически, как пишется история, – не что происходило, а что должно было произойти согласно разным «партийным линиям».
Снова оказавшись в своем деревенском коттедже, Оруэлл писал и садовничал, но не стал открывать магазин. Викарий, вероятно, с подозрением относившийся к политическим взглядам семейной пары, только что вернувшейся из Испании, зашел к ним побеседовать. Священник «совершенно не одобряет, что мы были на стороне правительства» в Испании, написал Оруэлл одному из своих боевых товарищей: «Конечно, нам пришлось признать, что вести о сожжении церквей [республиканскими силами] правда, но для него стало большим утешением узнать, что это были всего лишь католические церкви»
[346].
В марте 1938 г., за шесть недель до выхода в свет «Памяти Каталонии», у Оруэлла началось кровотечение в легких. Его ненадолго госпитализировали. В апреле вышла книга. В сентябре они с Эйлин уехали на зиму в Марокко, чтобы восстановить его здоровье. Эта поездка стала возможной только благодаря пожертвованным анонимом £300.
Сегодня «Памяти Каталонии» читается как тревожное предупреждение о будущем, как видение кошмарного столкновения фашизма и коммунизма, когда ни одна сторона не приемлет никакого другого выбора. В предисловии к первому американскому изданию книги, вышедшему в 1952 г., литературный критик Лайонел Триллинг назвал ее «одним из самых важных документов своего времени»
[347]. В 1999 г. консервативный американский журнал National Review объявил ее третьей по значимости небеллетристической книгой столетия
[348]. Первой стали мемуары Черчилля о Второй мировой войне, вторым, вполне закономерно, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Оруэлл оказался единственным автором, дважды вошедшим в первую десятку; его «Избранные эссе» заняли пятую строчку.
Однако в 1938 г. книгу приняли гораздо прохладнее. Последовав за «Дорогой к Уиган-Пирсу», новая книга подтвердила, что ее автор – ренегат в английских литературных кругах. Прежние издатели книг и статей Оруэлла не были заинтересованы в обнародовании его взглядов на войну в Испании. Виктор Голланц против собственной воли издал годом раньше «Дорогу к Уиган-Пирсу», но прямые нападки на сталинизм – для него это было слишком. Честно говоря, Голланц неплохо чувствовал рынок. В апреле 1938 г. «Памяти Каталонии» вышла в другом издательстве. Она получила хорошие рецензии, но почти не раскупалась: на протяжении жизни Оруэлла было продано меньше 1500 экземпляров
[349]. Книга как физический объект стала жертвой бомбардировок, которые Оруэлл предвидел в ее последнем абзаце: в 1941 г. печатные формы первого издания погибли при налете немецких бомбардировщиков на Плимут
[350].
«Памяти Каталонии» – прекрасная книга, бесспорно, одна из лучших у Оруэлла. Тем не менее – и это, пожалуй, неизбежно – она оставляет без ответа нравственный вопрос. Автор заключает, что, несмотря на все, что произошло на его глазах в Барселоне, – исчезновение друзей, возможно, расстрелянных тайной полицией властей, поддерживаемых Советами, – он по-прежнему считает, что было бы лучше, если бы опиравшиеся на коммунистов республиканцы победили фашистов. Коммунисты могут быть врагами левых, не состоящих в Коммунистической партии, однако, «какими бы пороками ни отличалось послевоенное правительство, режим Франко, безусловно, был хуже»
[351].
Оруэлл намекал на это противоречие. Призывая покончить с Франко, он в то же время считал генералиссимуса прежде всего «анахронизмом», приверженцем феодализма, представлявшим интересы военных, богатых и церкви
[352]. Оруэлл даже писал в главе, входившей в первое издание, но исключенной из большинства последующих: «Франко, строго говоря, нельзя сравнивать с Гитлером или Муссолини»
[353]. Кроме того, рассказ о рыцарственных сотрудниках тайной полиции, не осмелившихся поставить в неловкое положение его жену, свидетельствует, что он понимал: Испания, при всех ее проблемах, не была ни Германией, ни Советским Союзом. Бесспорно, в Испании после гражданской войны прошли широкомасштабные жестокие репрессии: десятки тысяч антифашистов были казнены и еще тысячи помещены в концентрационные лагеря. Достаточно посетить холодную усыпальницу Франко в Долине Павших, пещеру величиной со стадион, выдолбленную в скале с использованием труда левых политзаключенных, чтобы почувствовать бесчеловечную атмосферу Испании 1940-х гг. Это собор смерти.
