Пока Британия замерла в ожидании вторжения, майор Уильям Уотсон из Даремского легкого пехотного полка сообщал, что некоторые из его бойцов до сих пор одеты в форму, в которой эвакуировались из Дюнкерка
[452]. Другой военнослужащий, Дуглас Годдард, был отправлен патрулировать юго-восточное побережье с несколькими стрелками, получив всего по пять патронов на каждого. Королевские ВВС всего за 10 дней в мае 1940 г. потеряли 250 современных истребителей и встретили июнь, имея лишь около 500 боевых машин
[453].
Падение Франции
В это время Черчилль был повсюду. Он постоянно ездил во Францию, пытаясь подбодрить французских лидеров, дезорганизованных из-за стремительного продвижения немецких войск по их территории. Он разговаривал с кем-то во французском МИДе, а в министерских кабинетах тянуло дымом с заднего двора, куда рабочие тачками свозили и сжигали архивные документы
[454]. Дым сигары клубился над его головой, придавая ему сходство с «курящимся вулканом»
[455], по мнению французского военного министра. Французские официальные лица сказали ему, что их военные планы не предусматривают стратегического резерва солдат и им некого вводить в бой. Пораженный, он переспросил, верно ли понял. «Я был ошеломлен», – напишет он позже
[456]. Возможно, он вспомнил собственное наблюдение после Первой мировой войны: «Во всех битвах от главнокомандующего обычно требуется две вещи: первое, разработать хороший план для своей армии и, второе, обеспечить надежный резерв»
[457]. Высшие военные чины Франции провалили оба этих пункта.
Черчилль был полон решимости не повторять их ошибок. «Мы возьмем Германию измором, – поклялся он французам в тот день. – Мы уничтожим ее города. Мы сожжем ее поля и леса»
[458].
В своих мемуарах он уделит больше 200 страниц описанию того, как французские лидеры сдали свою страну, поскольку были разделены, дезориентированы и дезорганизованы. Он заключил, что французы были «разрушены» своим «настроем исключительно на оборону». Поэтому он неустанно подстегивал собственных генералов и адмиралов во время войны. «Мы должны пытаться одолеть умственную и духовную покорность воле и инициативе врага, от которой страдаем», – объявил он
[459].
Вечером 17 июня Черчилль организовал на Би-би-си радиотрансляцию своего заявления, начинавшегося со слов: «Новости из Франции очень плохи»
[460]. Париж был сдан Германии. На следующий день французское правительство запросило переговоры о перемирии. Военный историк Уолтер Миллис изящно обобщил положение дел на фронте после Дюнкерка: «Великобритания осталась практически без наземной обороны в то время, как оккупация немцами практически всего атлантического побережья Европы открыла бесчисленные невидимые ворота для нападений немецких подводных лодок»
[461]. Условия, которые Гитлер запланировал всего 13 месяцев назад, были достигнуты: Польша захвачена, Бельгия и Голландия оккупированы, Франция побеждена. Англия осталась одна в Западной Европе. Гитлер рассчитывал разбомбить ее и заморить голодом.
Черчилль предупредил своих соотечественников в драматичном финале еще одной своей речи.
Вся ярость и мощь врага будут очень скоро направлены на нас. Гитлер знает, что должен разбить нас на нашем острове или проиграть войну. Если мы сможем выстоять против него, вся Европа может быть свободна и жизнь всего мира может продолжаться в бескрайних, залитых солнцем высях; но если мы проиграем, то весь мир, включая Соединенные Штаты, и все, что нам знакомо и дорого, провалится в бездну новой темной эры, более мрачной и, вероятно, стараниями извращенной науки, более продолжительной. Поэтому приготовимся выполнить свой долг и укрепимся духом, чтобы, если Британское содружество и империя просуществуют тысячу лет, люди продолжали бы говорить: «Это был их звездный час»
[462].
Рой Дженкинс сравнивает значение этой речи с речью Линкольна в Геттисберге
[463].
Оруэлл высоко ценил роль, которую Черчилль играл тем летом. «Причина, по которой почти каждый противник нацизма поддерживал Черчилля с падения Франции и далее, – писал он, – заключалась в том, что не было никого другого – никого, уже хорошо известного способностью взять власть в свои руки и в то же время внушавшего твердую уверенность, что он не сдастся… Нужно было, главным образом, упрямство, которого у Черчилля было в избытке»
[464]. Черчилль сам ценил в себе это свойство. Урок первой части войны, сказал он ученикам школы Хэрроу, был прост:
Никогда не сдавайтесь, никогда не сдавайтесь, никогда, никогда, никогда – ни в чем, ни в великом, ни в ничтожном, ни в большом, ни в малом, – не сдавайтесь ничему, кроме голоса чести и здравого смысла. Не отступайте перед силой; не отступайте перед кажущейся подавляющей мощью врага
[465].
Черчилль поклялся перед членами кабинета, что не сдаст Англию. Оруэлл в своем дневнике сделал похожее признание: «Невозможно пока даже предполагать, что делать в случае, если Германия захватит Англию, – писал он в середине июня 1940 г. – Единственное, чего я не буду делать, это бежать, ни при каких условиях, – не дальше Ирландии, если это вообще будет возможно. Если флот уцелеет и войну можно будет продолжить из Америки и доминионов, тогда нужно, если удастся, остаться в живых, хотя бы и в концентрационном лагере. Если также США собирается покориться, тогда ничего не остается, кроме как умереть, сражаясь, но самое главное – сражаясь и имея удовольствие сначала убить кого-то еще»
[466]. Он вернулся к этой теме через шесть дней. Жена и сводная сестра убеждали его лететь в Канаду, «если случится худшее»
[467], записал он в дневнике, но он не собирался этого делать: «Уже слишком много удравших “антифашистов”. Лучше погибнуть, если придется».
