Пожалуй, Брук был сильнее всего взбешен после заседания 6 июля 1944 г., когда Лондон подвергся обстрелу германскими крылатыми ракетами Фау-1 (V-1). Одна из них, как уже упоминалось, разрушила квартиру Оруэлла.
Он был очень утомлен своим выступлением в парламенте по поводу летающих авиабомб и пытался взбодриться выпивкой. В результате он пришел в дурное, пьяное расположение духа, стал плаксивым, склонным во всем видеть оскорбление, подозрительным и настроенным мстительно по отношению к американцам. Настолько мстительно, что это извратило все его представление о стратегии. Я сразу же серьезно поссорился с ним. Он начал поносить Монти за то, что операции не осуществляются быстрее, по всей видимости, Эйзенхауэр сказал ему, что Монти слишком осторожен. Я вспылил и спросил его, не может ли он на пять минут довериться своим генералам, вместо того чтобы постоянно оскорблять и унижать их. Он ответил, что никогда ничего подобного не делал… Затем он выдвинул ряд инфантильных предложений…
[840]
Значительная часть того, о чем Брук писал в дневнике и что многие поставят Черчиллю в вину после войны, реагируя на его эгоцентричные мемуары о Второй мировой, было правдой. Как военный лидер Черчилль продемонстрировал много недостатков
[841]. Он пренебрегал логистикой. Он не оценил значение морской авиации и ряда других важнейших аспектов войны. Как многие британцы, он продолжал считать авианосцы «глазами флота», сторожевым охранением, помогающим направлять усилия крейсеров и линкоров, а не новой мощной силой, приходящей на смену линкорам
[842]. Он недооценил роль, которую сыграли в войне немецкие подводные лодки
[843]. Как его генералы, он занижал военные возможности Японии и в то же время переоценивал способность вооруженных сил Британии удержаться в Азии, особенно в Сингапуре. В общем, как писал один из его исследователей, «не будет несправедливым сказать, что Черчилль грешил рядом ложных представлений, если не иллюзий, о Дальнем Востоке, которые повлияли на его решения как государственного деятеля и на его сочинения как историка»
[844].
В начале войны Черчилль упорно верил, что победы можно будет достичь, главным образом, бомбардировками Германии, а не вторжением в нее, возможно, потому, что не мог придумать убедительной теории, объясняющей, как Британия до вступления американцев в войну могла бы добиться преимущества. «Когда я оглядываюсь вокруг, размышляя, как мы можем победить в войне, то вижу лишь один верный путь, – писал он в июле 1940 г., – и это должны быть разрушительные, уничтожающие все налеты тяжелых бомбардировщиков нашей страны на родину нацистов. Мы должны суметь одолеть их таким образом, иного выхода я не вижу»
[845].
Черчилль увлекался рейдами и непрямыми атаками, часто в ущерб главной цели. «Уинстон обожал смешные операции», – прокомментировал его умный советник сэр Десмонд Мортон
[846]. Черчилль переоценивал выгоду, которую дал бы захват Италии. Он был главной движущей силой высадки в Анцио к юго-западу от Рима
[847], обернувшейся одним из самых тяжелых кризисов для союзников. Слишком полагаясь на свой опыт Первой мировой войны, Черчилль не понял, что моторизация войск снизила роль пехоты и увеличила значение артиллерии и танков во Второй мировой
[848]. Это «слепое пятно», вероятно, мешало ему оценить боевую мощь американцев в 1944–1945 гг. и заставляло затягивать высадку во Франции, в то же время усиливая атаки на периферии гитлеровской коалиции.
И все же по большому счету он чаще бывал прав, чем неправ. Он, безусловно, был более прав, чем большинство его подчиненных, поэтому его постоянное сомнение в них оказалось очень ценным. Осмысливая стратегические проблемы войны, Черчилль следовал правилу: «Всегда полезно все выяснить»
[849]. И нисколько не ошибался на этот счет. Он постоянно проверял подчиненных, что складывалось в «непрерывный аудит мнений по поводу ведения войны»
[850], как писал Элиот Коэн, американский стратег и историк. Другим лидерам военного времени не помешало бы перенять этот подход и искать не консенсуса мнений, а расхождения взглядов своих советников, после чего требовать у них объяснить причины этих расхождений. Это позволяет выявить предположения, которые подчиненные делают, возможно, неосознанно. Если совещания проходят без споров, они, скорее всего, непродуктивны, особенно когда обсуждается планирование. Споры неприятны, особенно для советников, но это лучший способ выработать стратегию и выявить свои слабые места прежде, чем это сделает враг. Суть стратегии заключается в том, чтобы сделать трудный выбор между, как говорил Дуайт Эйзенхауэр, необходимым и важным. Черчилль справлялся с этим мастерски.
Говоря о стратегическом мышлении Черчилля, Коэн приходит к следующему выводу: «Он видел военную политику в форме больших строительных блоков, которые вместе создают структуру победы. Очень немногие могут мыслить или мыслят подобным образом». Еще сильнее поражает, добавляет Коэн, стратегическое чувство времени Черчилля, сначала выигравшего время для укрепления британских вооруженных сил, затем дожидавшегося вступления американцев в войну и, наконец, согласившегося вторгнуться в Европу в 1944 г.
К чести Черчилля, он понимал, что ему нужен человек вроде генерала Брука, который будет спорить с ним. В конце концов именно Черчилль заметил Брука, возвысил его, поставив во главе вооруженных сил, и держал на этом посту немало лет. Когда критические дневники Брука были опубликованы, врач Черчилля спросил его, не думал ли он когда-нибудь уволить генерала. «Никогда», – ответил Черчилль, задумался и повторил ответ «с полной убежденностью»
[851].
