В любом случае Вайолет вряд ли примирилась бы с явным недостатком романтичности в Черчилле. Несколько лет спустя они, держась за поручни, стояли на корме яхты, совершающей круиз по Адриатике, – они остались близкими друзьями. «Идеальная картина!» – воскликнула она.
«Верно, – подхватил Черчилль. – Идеальная береговая линия, идеальная видимость»
[78]. И пустился в рассуждения о способах обстрела прибрежных городов.
С происхождением Клементины Хозьер не все было ясно. По мнению некоторых биографов, ее биологическим отцом являлся Бертрам Митфорд
[79], дед шести сестер Митфорд, которые в 1930–1940-х гг. приобретут шумную популярность в Британии. «Клементина не была до конца уверена, кто был ее отцом»
[80], – замечает писатель и политик Борис Джонсон.
Для Черчилля личность Клементины окажется намного важнее ее происхождения. Женитьба на Клементине стала, пожалуй, самым мудрым выбором в его жизни. Сдержанная, весьма осмотрительная, она была не похожа на него и ничем не напоминала его мать: она знала, что такое страх безденежья и жизнь рядового человека. Не была она и потенциальным политиком, как Вайолет. Вместо того чтобы пытаться затмить мужа или конкурировать с ним, она спускала его с небес на землю, когда тот слишком возносился, и поддерживала, когда Уинстон сваливался удручающе низко. Годы спустя она скажет супругу: «Именно потому, что я самая обычная и люблю тебя, я знаю, что для тебя правильно и в конечном счете хорошо»
[81]. Уинстон и Клементина обвенчались в сентябре 1908 г. всего через несколько недель после объявления о помолвке. Пожалуй, показательно, что на брачной церемонии «Берти» Митфорд стоял рядом с матерью Клементины
[82].
* * *
В 1911 г. Черчилль получил высокий пост первого лорда Адмиралтейства, ведомства, руководящего британским военно-морским флотом. В этой должности он встретил начало Первой мировой войны. Черчилль считался одним из главных инициаторов высадки британских войск на турецкий полуостров Галлиполи в 1915 году. Операция окончилась полным провалом. Через девять месяцев военных действий войска Антанты ушли с полуострова, потеряв погибшими более 50 тысяч человек и почти ничего не добившись.
Черчилль, в общем, принявший на себя вину за провальную турецкую кампанию, вдруг оказался безработным. Это было потрясением. «Как у морского животного, вытащенного из глубины на поверхность, или слишком быстро всплывшего ныряльщика, мои вены грозили разорваться от давления»
[83], – вспоминал он и добавлял, что, размышляя о событиях войны, «испытывал огромную тревогу и ничем не мог ее облегчить». Стремясь занять себя и успокоиться, он занялся живописью. На протяжении многих десятилетий это занятие будет помогать ему отвлекаться от забот.
Однако бегства от публичной жизни и созерцания красот английской глубинки оказалось недостаточно, чтобы облегчить его страдания или открыть путь для возвращения к известности. Черчилль не считал, что его следует винить за Галлиполийскую операцию, но все-таки полагал необходимым заплатить за этот провал, и потому пошел добровольцем на войну во Франции. Он прибыл на фронт в ноябре 1915 г. и – так сложилось – несколько месяцев командовал батальоном на передовой. «Это дикое место, – писал он Клементине. – Всюду грязь и мерзость, могилы, вырытые в оборонительных укреплениях, и нечистоты со всех сторон; и на этой сцене под сияющим лунным светом – полчища крыс, подкрадывающиеся, скользящие под непрекращающийся аккомпанемент винтовок, пулеметов, под злобный вой и жужжание пуль, летящих над головой»
[84]. В то же время его удивляло, насколько лучше он чувствовал себя во Франции, чем в Англии: «Я обрел счастье и довольство, которых не знал долгие месяцы».
Не зная другой жизни, кроме той, где всегда было шампанское и изысканные яства, он оказался в окопной грязи плечом к плечу с другими людьми – именно так он во всех подробностях узнал, какова она, жизнь простого человека
[85]. Но и там Черчилль постарался облегчить свое положение, попросив жену прислать ему «большие куски солонины; сыр «Стилтон»; сливки; ветчину; сардины; сушеные фрукты»: «Можете даже попытаться отправить большой мясной пирог; только не консервы из куропатки и не консервированные изыски. Чем проще, тем лучше, да и сытнее; мясо в нашем пайке жесткое и безвкусное»
[86].
Клементина, чувствовавшая перепады его настроения, также стремилась поддержать мужа, когда он терял присутствие духа на фронте. «Мой дорогой, – писала она в феврале 1916 г., – одно из писем, что я получила вчера, было написано Вами в унынии. Разве я не умоляла Вас не позволять этому чувству углубляться, придавая постоянный оттенок меланхолии Вашим чувствам и мыслям!»
[87]
Когда Черчилль, получив увольнительную, приехал домой, жена сочла, что он уделяет слишком много внимания политике и слишком мало – ее потребностям и мягко пеняла ему: «Дорогой, все эти важные общественные заботы очень обременительны. Когда я в следующий раз увижу вас, то надеюсь, у нас найдется немного времени побыть вдвоем»
[88]. Она не заявляла прямо, что нуждается в большей сексуальной близости, но была почти откровенна: «Мы еще молоды, но Время летит, похищая любовь и оставляя лишь дружбу, которая очень умиротворяет, но не вдохновляет и не согревает». Памела Дигби, которая во время Второй мировой войны выйдет замуж за Рэндольфа Черчилля, сына Клементины и Уинстона, откровенно обсуждала со свекровью свои семейные проблемы. Десятилетия спустя Памела вспоминала, что, насколько она могла судить, мужчины семейства Черчиллей не отличались чувственностью. Ее сексуальная жизнь с Рэндольфом оставляла желать много лучшего. Памела рассказывала своему биографу: «Что касалось секса, Рэндольф, как и некоторые другие Черчилли, вовсе не выказывал к нему интереса. То, что он слишком много пил, не помогало ему проявить себя лучше или чаще»
[89]. Этому обобщению, впрочем, противоречит факт рождения у Уинстона и Клементины детей в 1909, 1911, 1914, 1918 и 1922 гг.
