Как премьер-министру мирного времени ему будет не хватать и простоты его миссии в годы Второй мировой, когда нужно было просто выжить, а затем одержать верх над Германией. Теперь не было больше врага – Гитлера. Черчилль, как и его отец, был прирожденным оппозиционером
[1050]. «Невозможно перечитывать подробности жизни Черчилля как премьер-министра его второго правительства без чувства, что он ошеломляюще не соответствует должности», – замечает Рой Дженкинс, в целом понимающий политические шаги Черчилля
[1051]. В апреле 1955 г. здоровье Черчилля еще более ухудшилось после серии легких инсультов, и даже он вынужден был признать, что пора уйти.
Расставшись с должностью, Черчилль предался потворству своим желаниям. Через два года после его ухода с поста премьер-министра Ивлин Во заметил в ресторане в Монте-Карло Черчилля, «поглощавшего огромное количество жирной пищи»
[1052]. Романист недоброжелательно описал лицо старика в письме жене Яна Флеминга – «серое как кожа слона и без всякого выражения». Во время той же поездки в Монте-Карло к Черчиллю, ожидавшему автомобиль возле казино, подлетел Фрэнк Синатра, американский певец, и стал трясти его руку со словами: «Я мечтал об этом двадцать лет». После ухода певца озадаченный Черчилль спросил у помощника: «Кто, черт возьми, это был?»
[1053]
Жил он по-прежнему, не ограничивая себя. Для одного перелета через Атлантику в 1961 г. его компании потребовалось, сверх обычных благ первого класса, семь бутылок вина, две бутылки коньяка и почти килограмм сыра «Стилтон»
[1054].
Как бы то ни было, хотя этот человек и его ум угасали, его репутация укреплялась, отчасти поддерживаемая мировой популярностью его военных мемуаров, последний том который вышел в Соединенных Штатах в том же 1953 г., когда их автор удостоился Нобелевской премии по литературе.
Вслед за этим многотомником он окончил и издал «Историю англоязычных народов»
[1055], которую начал писать в 1930-х гг. и отложил, став премьер-министром. Эта история, иногда романтическая, часто написанная небрежно, – литературный эквивалент его второго премьерского срока. Рональд Левин, симпатизирующий Черчиллю британский историк, называет ее «сказкой» и добавляет: «Ни один профессиональный историк не обратится [к ней] в качестве источника»
[1056]. Другой благожелательный критик нашел часть этой работы «безнадежно любительской»
[1057]. Эти четыре тома были плодом коллективного труда даже в большей степени, чем воспоминания о Второй мировой, но сейчас командой авторов руководил человек, переживший собственные возможности.
В конце 1950-х гг., когда Черчилль умственно и физически сдавал, начался и личностный распад некоторых его детей. Двое умерли раньше его. Мэриголд, четвертый ребенок, скончалась еще в 1921 г. от септической инфекции. Старшая, Диана, покончила с собой в 1963 г., приняв смертельную дозу барбитуратов. Рэндольф, второй сын, унаследовавший все пороки отца и лишь немногие из его достоинств, шесть раз баллотировался в парламент, проигрывая всякий раз, когда у него был оппонент. (Он посидел в парламенте с 1940-го по 1945 г., пройдя туда безальтернативно вследствие межпартийного соглашения военного времени.) После краха второго брака он в свойственной ему манере назвал жену «жалкой сучкой из мещан, вечно суетящейся из желания понравиться, но не способной на это по причине ужасных манер»
[1058]. Однажды Рэндольф здорово перепугался, решив, что у него рак, однако опухоль оказалась доброкачественной, и, после того как ее удалили, Ивлин Во, некоторое время друживший с ним, заметил, как это характерно для современной медицины, найти единственное, что не было в нем злокачественным, и вырезать. Будучи алкоголиком бóльшую часть сознательной жизни, Рэндольф умрет лишь через три года после Уинстона. (Во, к тому времени тяжелый наркоман, опередит его, скончавшись в апреле 1966 г., всего на 15 месяцев пережив Черчилля.)
Третий ребенок, Сара, неудачливая актриса, трижды несчастливо выходила замуж и вслед за братом спилась. Пятый и последний, Мэри, единственная, кто прожил вроде бы счастливую жизнь. Судя по этой хронике, Черчилль как отец грешил серьезными недостатками. С другой стороны, в собственной жизни он не имел достойного примера.
В публичной сфере репутации Черчилля был нанесен тяжелый удар в конце 1950-х гг., когда начался ответный огонь в виде критических книг о нем, отчасти спровоцированный его же мемуарами. Самой заметной стала публикация в 1957 г. отредактированных воспоминаний фельдмаршала Алана Брука. Следом дали о себе знать упертые империалисты, заявившие, что Черчилль продал Британию. «Трагедией Черчилля стало его смешанное происхождение, – обличал Р. У. Томпсон, журналист и историк, объединившийся с военным теоретиком Бэзилом Лидделом Хартом. – Его английский отец и американская мать были повинны в опасной расщепленности его привязанностей»
[1059].
Сравнительно недавно появилась группа ученых, выступивших с ревизионистскими трудами о Черчилле под сенсационными названиями вроде «Черчилль: маски сорваны». Однако они почти не влияют ни на широкую публику, ни даже на широко мыслящих авторов, например Элиота Коэна. В сущности, эти книги сводятся к предложению читателям забыть о лесе – жизни Черчилля во всей полноте – и сосредоточиться на нескольких деревьях, заслуживающих, по мнению данного автора, большего внимания.
* * *
Сегодня Черчилль предстает, своего рода, героем фольклора, кладезем премудрости, неким аналогом Йоги Берры, бейсболиста из «Нью-Йорк Янкиз», почти столь же прославившегося фразами, ошибочно ему приписываемыми (например, «Никто туда больше не ходит, там слишком людно»), как и реально сказанными. Ложных цитат развелось столько, что Центр архивов Черчилля создал на своем сайте раздел якобы его фраз, которые он не произносил
[1060]. Например, широко известна история, будто леди Астор сказала ему, что если бы она вышла за него замуж, то подлила бы яд ему в кофе, на что он ответил, что, женись он на ней, выпил бы яд. Было установлено, что этот обмен колкостями восходит к шутке, напечатанной в американской газете в 1900 г.
