Пожалуй, одной из самых достойных попыток воздать дань Оруэллу является яркий роман Дэйва Эггерса «Круг» (The Circle), переносящий проблематику «1984» в реалии сегодняшней Кремниевой долины. Действие разворачивается в компании Circle, поглотившей Apple, Google, Facebook и, видимо, ряд других информационных компаний, и представляет собой погружение молодой женщины Мэй в мир добровольной тотальной слежки. Вероятно, не случайно новая штаб-квартира, которую Apple проектирует и строит несколько лет, имеет форму идеального круга в стеклянной оболочке
[1135]. Этот проект представляет собой непреднамеренную реминисценцию идеальной тюрьмы Джереми Бентама, концентрического Паноптикона
[1136]. Однако, отмечает Эггерс, махина Apple возводится, чтобы следить не за узниками, находящимися внутри, а за всеми живущими, за миром снаружи.
Движущей силой романа является сочетание реалистичного изображения Эггерсом мировоззрения Кремниевой долины и его собственного представления о том, что усилия здешних корпораций в конечном счете уничтожают личные свободы. «У каждого должно быть право знать все», – заявляет один из трех руководителей компании. Более того, продолжает он, если за каждым ведется слежка, «это приведет к более нравственному образу жизни… Мэй, в конце концов мы будем вынуждены стать лучшими версиями самих себя». Эггерс ловко прикрывает эту ужасную мысль калифорнийским «новоязом»: «Мы, наконец, раскроем свой потенциал».
Кураторы Мэй узнают, что она не обнародовала все данные о своем жизненном опыте, и устраивают ей публичный допрос, воспринимаемый окружающими как форма духовного роста. Для своих рецензентов она подытоживает уроки, которые ее заставили усвоить:
СЕКРЕТЫ – ЭТО ЛОЖЬ.
ВМЕШАТЕЛЬСТВО – ЭТО ЗАБОТА.
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ – ЭТО КРАЖА.
Неудивительно, что издание Digital Trends сочло фрагменты книги «почти оскорбительными»
[1137].
Тем временем ученые продолжают ковыряться в подробностях жизненного пути Оруэлла, вроде того факта, что в 1931 г., во время работы над «Фунтами лиха в Париже и Лондоне», он провел ночь в тюрьме, назвавшись в полиции «Эдвардом Бертоном»
[1138]. Журналист, изучающий период жизни Оруэлла в качестве сельского книготорговца в Хертфордшире, обнаружил, никого этим не удивив, что как минимум один сосед считал эту деятельность «бесполезной»
[1139].
Сегодня Оруэлл получал бы более чем достаточный доход, просто сидя в этом магазине и подписывая свои книги. В 2014 г. распорядитель сообщил британскому изданию, что доход от оруэлловского литературного наследия за три года вырос до 10 % годовых – намного больше, чем в среднем в стагнирующей экономике
[1140]. Би-би-си заказала статую своего бывшего сотрудника Оруэлла, она должна была быть установлена в 2016 г. В смысле влияния на современность Оруэлл, пожалуй, превзошел Черчилля.
* * *
Не переоценивается ли Оруэлл в многочисленных сегодняшних восхвалениях? Отчасти да, особенно в расхожих упоминаниях о нем как о единственном в своем роде провидце и знатоке тоталитаризма. Тем не менее реальность, по большей части, свидетельствует в пользу Оруэлла. Современники не принимали его в расчет, отчасти потому, что он лучше понимал ту эпоху. Тогда это было невозможно доказать, но о его правоте свидетельствуют события шести десятилетий, минувших с тех пор, как он перестал писать.
В то же время самый долгосрочный вклад Оруэлла в западную культуру наименее очевиден. Часто отмечается, что он один из немногих писателей, обогативших наш язык общепонятными сегодня словами и фразами: «двоемыслие», «Старший Брат», «гнездо памяти», «все животные равны, но некоторые животные более равны, чем другие».
Меньше внимания уделяется тому, что его узнаваемый стиль, особенно при изучении политики и культуры, стал общепринятым в современной дискуссии по этим вопросам. В таких изданиях, как The Times Literary Supplement, The New York Review of Books, и на страницах сотен газет преобладает – во всяком случае, таково стремление – его подход: ясность, повествовательность и опора на конкретные факты, которые очевидны, но игнорируются. Еще и поэтому его эссе и обзоры выглядят настолько современными. Рассмотрим, например, фразу американского политического писателя XXI в. Та-Нехиси Коутса: «…все наши формулировки – расовые отношения, расовая пропасть, расовая справедливость, расовая дискриминация, привилегии белых, даже превосходство белой расы – затемняют тот факт, что расизм укоренен на уровне подкорки, что он отключает людям мозги, пережимает горло, рвет мышцы, вырывает внутренние органы, ломает кости, выбивает зубы. Нельзя закрывать на это глаза»
[1141]. Выбор слов, ритм и, самое главное, основополагающий завет – видеть подлинные проявления власти – все это квинтэссенция Оруэлла.
Не будет преувеличением сказать, что Черчилль и Оруэлл, наряду с многими другими личностями, способствовали возникновению условий для экономического бума конца XX в. Черчилль своими действиями в качестве одного из мировых лидеров военной эпохи сделал возможным послевоенный мир. Холодная война стала следствием Второй мировой, и исход этого конфликта был предопределен событиями 1940 г., в центре которых стоял Черчилль. Россия и Соединенные Штаты, тогда не находившиеся в состоянии войны, в конечном счете выиграли войну, но в 1940 г. Черчилль «единственный не потерял головы»
[1142], по утверждению историка венгерского происхождения Джона Лукача (Лукаса), узника нацистов во время Второй мировой. Пожалуй, лучше всех эту мысль выразил британский писатель Пол Джонсон: «Каждый, кто ценит свободу в рамках закона и власть народа, волей народа и во имя народа
[1143], найдет успокоение и поддержку в истории его жизни»
[1144].
