Кроме того, сейчас в мире есть языки, которые могут быть похожи на языки Homo erectus, — просто символы, упорядоченные согласно определенным культурным условностям. В таких случаях символы выстраиваются в соответствии с порядком, который разделяют члены конкретного общества. Например, американцы и британцы, обсуждая национальные флаги, предпочитают говорить «красный, белый и синий», а не «белый, красный и синий». Символы и их порядок иногда бывают неопределенными и двусмысленными, а следовательно, эректусам нужно было уметь пользоваться контекстом для полного понимания сказанного другими.
Чтобы понять сущность аргумента об отсутствии доказательств, задумайтесь: насколько хорошо сегодня исследованы амазонские языки, которые бесспорно являются полноценными человеческими языками? А какие сведения могли сохраниться о языках, носители которых вымерли за 500 000 лет до того, как археологи впервые обнаружили их кости? Если на минуту забыть о том, что лингвисты и антропологи опубликовали работы о грамматике, словари и другие исследования по амазонским языкам и культурам, смогли бы эти языки и культуры оставить нам материальные свидетельства, подтверждающие, что они обладали языком или способностью к символическому мышлению? Скорее всего, нет. Как мы уже упоминали ранее, от них осталось бы даже меньше, чем от неандертальцев, за исключением нескольких культур, изготавливающих керамику, например марахоара
[41], которые населяли территорию размером с современную Швейцарию в устье Амазонки. Было бы практически невозможно найти доказательства того, что они владели языком — как и в случае с древними охотниками-собирателями.
У нас также нет возможности доказать, что сапиенсы, только что покинувшие Африку, равно как неандертальцы, денисовцы или эректусы, уже обладали языком. Хотя было бы удивительно, если это не так, учитывая культурные свидетельства. Следовательно, нужно быть осторожнее и не делать выводов о том, что у ранних гоминин не было языка, основываясь лишь на отсутствии предметов искусства или иных артефактов, которые обычно считаются символами. В отсутствие доказательств проще всего предположить, что язык эволюционировал постепенно в ходе естественных, нарастающих процессов, последовавших за изобретением символов, что, в свою очередь, обеспечило возможность постепенной эволюции человеческого мозга и культуры. Это означает, что бремя доказательства лежит на тех, кто предлагает объяснять возникновение и эволюцию языка как случайную мутацию, а не на тех, кто рассматривает ее как постепенный, униформитарианистский процесс, согласующийся с остальными знаниями об эволюции человека.
В последние годы некоторые палеоантропологи высказывают предположение о связи между созданием орудий и эволюцией языка
[42]. Эти исследователи не используют аргумент «отсутствия доказательств». Однако их исследования основаны на необычной концепции: язык — это только грамматика и слова. При этом роль и происхождение символов в рамках абстрактной культуры никак не учитывается. Они рассматривают растущую сложность орудий и их использования и соотносят ее с предположительным усложнением языка, основываясь на допущении о том, что синтаксис современных языков всегда включает сложные средства, позволяющие объединять символы, такие как иерархия и рекурсия. Также эти исследователи рассуждают об отсутствии символов у ранних представителей рода Homo, противопоставляя его широкому распространению символов среди сапиенсов.
Попытки объяснять язык на основе археологических данных достойны восхищения. К сожалению, они часто связаны с заимствованием не лучших идей из лингвистики. То, что предметы ежедневного обихода не имеют символического значения, — самая плохая из них. У орудий есть символическое значение, когда они являются продуктом определенной культуры. Когда найдены орудия и свидетельства существования ценностей и знаний, разделяемых членами общества, другие доказательства использования символов в этом обществе можно уже не искать. Орудия могут не быть символами для шимпанзе, но для эректусов они имели символическое значение. Далее, для существования грамматики не требуется сложный синтаксис — следовательно, не нужен он и для языка. Сегодня есть много групп, обладающих полноценными языками, в которых, однако, отсутствует сложный синтаксис, который некоторые палеоантропологи считают неразрывно связанным с использованием сложных орудий. Но эти культуры используют сложные орудия — неожиданный поворот для теоретиков, предполагающих равномерное параллельное усложнение языка и орудий.
Понимание естественной эволюции языка должно учитывать еще и тот факт, что язык является культурным орудием, используемым для построения общества. Изощренные синтаксические структуры, которые можно найти во многих современных языках, в частности придаточные предложения, сложные именные группы, слияние слов и подобные, не являются обязательными и представляют собой более поздние дополнения, привнесенные по культурным причинам. «Выражение мысли», которое некоторые предлагают считать причиной существования языка, также является вторичным свойством. Свидетельства из современных языков и эволюционной летописи говорят об обратном и подтверждают, что главной функцией языка является коммуникация. Вместе с тем не вызывает сомнений, что использование языка для мышления и коммуникации — взаимосвязанные процессы, то есть один усиливает другой.
Однако, если коммуникация — базовая функция языка, тогда человеческие языки не так сильно отличаются от коммуникации других существ, как предполагают многие философы и нейроученые. Все-таки коммуникация распространена во всем животном царстве. Просто люди — лучшие коммуникаторы, но никак не единственные. Именно в этом качестве и заключается отличительная особенность человеческих языков.
Конечно, альтернативные гипотезы не стоит отбрасывать сразу. Только в том случае, если для этого есть достаточные основания. Следующая цитата достаточно типична:
[К]оммуникация, конкретное использование внешнего языка, не может быть главной его функцией, характерным свойством языка, указывая на то, что традиционное представление о языке как об инструменте мышления является более уместным. Тогда посредством синтаксиса любой язык включает как минимум вычислительные процедуры, удовлетворяющие этой базовой характеристике… Свойство зависимости от грамматических правил мы считаем центральным
[43].
Почему многие исследователи вроде тех, кто ответственен за эту цитату, утверждают, что коммуникация не является основной функцией языка? Такие идеи противоречат тому, что многие сочли бы очевидным. Если научная идея противоречит здравому смыслу, это, конечно, не означает, что ее надо автоматически признать ошибочной. Научные суждения часто отличаются от обывательских. Однако здесь обоснованием служит то, что люди не очень хорошо справляются с коммуникацией. Рассмотрим два примера: «Самолеты могут представлять опасность» и «Встреча с родственниками может быть неприятной». Оба примера двусмысленны. Первое может означать «Самолеты способны представлять опасность тем, что могут упасть на вас» или же «Управление самолетом может быть сопряжено с риском». Второе предложение также может означать «Когда родственники приезжают погостить, им не всегда рады» или же что-то вроде «Ходить в гости к деду и бабушке бывает утомительно». Кто-то может сделать из этого вывод, что, хотя в коммуникации может присутствовать двусмысленность, в мышлении ее нет. То есть язык в плане обмена идеями и информацией работает меньше. Если это так, то далее мы должны предположить, что основным предназначением языка является поддержка мышления, а не коммуникации.
