Однако, что касается людей, как мы выяснили, есть свидетельства, указывающие на то, что Homo erectus и Homo neanderthalensis пользовались символами. Если прибавить к символам линейную грамматику, мы получаем язык. Если добавить в эту смесь дуализм структуры, пара маленьких шажков подводит нас еще ближе к более эффективным языкам. Таким образом, обладание символами, особенно при наличии свидетельств существования культуры, которые достаточно убедительны и для эректусов, и для неандертальцев, указывает на высокую вероятность существования и использования языка в их сообществах.
Стоит еще раз упомянуть о том, что в отдельном понятии «протоязык» нет необходимости. Все человеческие языки — полноценные. Считать, что одни языки хуже других, ошибочно. Они просто используют одну из грамматических стратегий: G1, G2 или G3. Поэтому данный термин я не считаю полезным, с учетом приведенной здесь теории эволюции языка.
Вопрос о том, что эволюционировало, снова закономерно приводит нас к рассмотрению двух противоположных точек зрения на природу языка. Одна из них — это точка зрения Хомского, которую философ Джон Сёрл из Беркли описывает следующим образом:
Синтаксические структуры человеческих языков — это продукты врожденных характеристик человеческого сознания, и существенной связи с коммуникацией у них нет, хотя люди, конечно, используют их, помимо прочего, для коммуникации. Существенный, определяющий признак языков — это их структура. Так называемый «язык пчел» — и не язык вовсе, поскольку не обладает соответствующей структурой, а тот факт, что пчелы, очевидно, используют его для коммуникации, значения не имеет. Если люди эволюционировали до того момента, когда у них появились синтаксические формы, пригодные для коммуникации, отличные от тех форм, которые есть сейчас у нас, и они были бы вне нашего понимания, то у людей определенно уже не было бы языка, а было бы что-то другое
[159].
Сёрл приходит к выводу: «Следует отметить, насколько своеобразны и эксцентричны подходы Хомского к языку».
Естественно, на это можно ответить: что одному «своеобразное и эксцентричное», то другому «блистательно и оригинально». Нет ничего плохого в том, чтобы плыть против течения. Лучшая работа часто оказывается своеобразной и эксцентричной. Я же призываю к тому, чтобы поставить идеи Хомского под сомнение не потому, что они оригинальны, а потому, что они ошибочны. Он упорно отстаивает свои взгляды уже несколько десятилетий. В недавно вышедшей книге об эволюции языка
[160], написанной в соавторстве с преподавателем теории вычислительных систем из МТИ Робертом Бервиком, Хомский представил теорию эволюции языка, являющуюся итогом 60 лет работы в области лингвистического теоретизирования. Работы, обоснованность которой Сёрл ставит под сомнение. Взгляды Хомского для 1950-х гг. были настолько новыми и эпатажными, что поначалу многие считали их подлинной революцией в лингвистической теории и первым выстрелом «когнитивной революции», началом которой многие считают конференцию в МТИ 11 сентября 1956 г.
Но теория Хомского не стала ни лингвистической, ни когнитивной революцией. В 1930-е гг. предшественник Хомского, я бы даже сказал, его вдохновитель, Леонард Блумфилд и Зеллиг Харрис, научный руководитель Хомского, разработали теорию языка, в рамках которой центральным элементом считалась структура, а не значение. Коммуникация признавалась вторичным элементом. Удивительное сходство с теорией самого Хомского. Еще один предшественник Хомского — Эдуард Сепир. Начиная с 1920-х гг. он разрабатывал идею о том, что психология (то, что некоторые сегодня называют познанием) исключительно сильно взаимодействовала с языковыми структурами и значениями. Несмотря на очевидное влияние предшественников, Хомский уже много лет утверждает, что его взгляды оригинальны и самобытны. В своей новой работе, посвященной эволюции языка, он вновь утверждает, что язык — это вычислительная система, а не система коммуникации
[161].
То есть для Хомского без рекурсии нет языка. Но данные об эволюции языков и наблюдения за современными языками рисуют совершенно иную картину. Они указывают на то, что рекурсия начала появляться в языке, как мы писали ранее, через язык, просодию и другие варианты декомпозиции голофрастических высказываний.
Звуки речи порождали звуковые символы (слова и фразы), символы постепенно начинали использоваться в рамках более длинных цепочек символов. Жесты и интонация, будь они точно связаны с определенными частями высказываний или только воспринимались в качестве таковых, приводили к декомпозиции символов. Другие символы могли появляться на основе высказываний, у которых изначально не было особой внутренней структуры, но которые постепенно делились на части посредством жестов, интонации и т. п.
Смысл в том, что рекурсия вторична по отношению к коммуникации, а фундаментальная человеческая грамматика, которая обеспечила появление первых человеческих языков, — это грамматика G1
[162].
Теория Хомского (грамматика прежде всего) не соотносится с данными об эволюции человека и культурными свидетельствами о возникновении усовершенствованной коммуникации. Она игнорирует учение Дарвина о постепенной эволюции, ничего не говорит о развитии иконических знаков, символов, жестов, языков с линейной грамматикой и т. д., предлагая вместо этого удовлетвориться генетической сальтацией, которая якобы неожиданно наделила людей рекурсией. Еще раз отметим, что, согласно этой теории, коммуникация не является главной функцией языка. Хотя все существа так или иначе общаются, только у людей есть язык, поскольку только у людей имеются структурно-зависимые правила
[163].
