Жесты направлены на то, что лингвисты и философы называют «перлокутивным эффектом», воздействием, которое говорящий намерен оказать на слушающего. Говорящие используют маркеры, которые должны помочь слушающему использовать информацию или отреагировать на нее так, как планировал говорящий. Чтобы дать более полную иллюстрацию необходимости единой теории культуры и языка, на самом деле всего человеческого поведения, можно представить следующую сцену. Два человека наблюдают, как два других человека спускают по лестнице тяжелый диван. Один из «грузчиков» идет по лестничной площадке, он пыхтит и отдувается, полностью сосредоточившись на переносимом грузе. Из его заднего кармана торчит бумажник — вот-вот выпадет. Он определенно не заметит, если кто-нибудь сейчас освободит его от этого бремени. Первый наблюдатель смотрит на второго, подняв брови, и переводит взгляд на бумажник. Второй смотрит на него и качает головой, что означает «Нет». Что тут произошло? Это язык? Это форма коммуникации, которая параллельна языку. Конечно, для такого обмена нужны общая культура и разделяемые условности. Два представителя одной культуры могут использовать для коммуникации практически что угодно.
К жестам многие проявляют большой интерес, однако люди часто не осознают, насколько они важны для языка. Жесты стали основой вышедшей в 2013 г. статьи Рейчел Донадио, опубликованной в The New York Times под заголовком «Когда болтают итальянцы, говорят руки и пальцы» (When Italians Chat, Hands and Fingers Do the Talking)
[169]. Итальянцы действительно выделяются в плане жестов, но особенности есть у любой культуры. Еще в XVII в. североевропейские протестанты высказывались о «вычурной» жестикуляции итальянцев с неодобрением. Но первым человеком, осуществившим научное исследование жестов итальянцев (да и жестов вообще), стал Дэвид Эфрон, ученик Франца Боаса, одного из величайших антропологов и лингвистов XX в. Эфрон написал первое современное исследование в области антропологической лингвистики более 70 лет назад. Он занимался изучением жестов у недавно переселившихся в Америку итальянских и еврейских иммигрантов, а позже сравнивал их с жестами иммигрантов второго и третьего поколений.
Работа Эфрона, названная «Жест, раса и культура» (Gesture, Race and Culture), была одновременно реакцией на взгляды нацистов на познавательные процессы у различных рас, развитием модели записи и анализа жестов и изучением влияния культуры на жесты. Главный вклад Эфрона в науку — это описание жестов неассимилировавшихся южных итальянцев и восточноевропейских евреев (традиционных итальянцев и евреев), которые недавно эмигрировали в Соединенные Штаты и преимущественно проживали в Нью-Йорке (хотя некоторые участники исследования жили в районе Адирондака, Саратоги и Катскилла). Согласно выводам Эфрона, итальянцы используют жесты для выражения и подкрепления содержания речи. Например, «глубокая» долина, «высокий» человек, «и речи быть не может». Еврейские иммигранты, напротив, использовали жесты в качестве логических связок, указывающих на изменение места действия, логического деления истории и прочее. Такие варианты использования жестов подчеркивают тот факт, что язык является системой с тройственной структурой (символы, структура и маркеры, в частности жесты и интонация), которая формируется культурой.
Эфрон хотел выяснить два вопроса касательно жестов. Во-первых, он хотел узнать, существуют ли стандартные групповые отличия в жестикуляции между итальянскими и еврейскими иммигрантами. Во-вторых — как жесты изменяются в процессе социальной ассимиляции иммигрантов. Эфрон выяснил, что действие культуры было очень сильным. Со временем в обеих группах происходила «американизация» жестов. Изначальные сильные отличия между еврейскими и итальянскими иммигрантами со временем становились менее выраженными, пока не исчезли вовсе на фоне других граждан США.
Поскольку во времена Эфрона еще не было видеокамер, он нанял художника по имени Стёйвесант Ван Вен. Эфрон первым придумал эффективный метод записи и исследования жестов, а также терминологию для их описания. Хотя значительная часть книги была посвящена почти исключительно критике нацистской науки, в целом работа стала большим прорывом. Книга Эфрона, несмотря на ее очевидную оригинальность, возникла на основе долгой научной традиции.
Аристотель считал чрезмерное использование жестов в речи манипулятивным и неподобающим, а Цицерон утверждал, что применение жестов — важная часть ораторского искусства, и поощрял их изучение. Римский ритор Марк Фабий Квинтилиан, живший в I в. н. э., получил от государства «грант» на разработку «Наставлений оратору», самого полного учебника ораторского искусства, дошедшего до нас со времен античности. Для Квинтилиана и большинства классиков понятие жеста не ограничивалось руками и включало положение тела и выражение лица — так называемый «язык тела». В этом они были правы. Первые исследователи жестов в человеческих языках обнаружили, что коммуникация жестов холистична и мультимодальна.
В эпоху Возрождения работы Цицерона и других классиков были открыты заново. Связь между жестами и риторикой заинтересовала многих европейских исследователей. Первой книгой о жестах, изданной на английском языке, стала работа Джона Булуэра «Хирология, или Естественный язык рук» (Chirologia: or the Natural Language of the Hand, 1644).
К XVIII в. исследователи начали задаваться вопросом о том, не являются ли жесты первоосновой языка. Данная идея отразилась у ряда современных ученых, однако это направление представляется нам тупиковым. Жесты, которые могут использоваться вместо речи, например языки жестов или пантомима, на самом деле вытесняют речь, как показывает Дэвид Макнил, психолог из Чикагского университета. Жесты замещают речь. Не речь сменяет жесты, как должно было бы быть согласно эволюционной прогрессии, если бы жесты возникли первыми.
Однако в психологической науке интерес к жестам и их значению для человеческого языка значительно снизился в период с конца XIX до середины XX в. Тому было несколько причин. Во-первых, психологи в это время больше интересовались подсознанием, чем сознательным мышлением, а жесты считали (ошибочно) полностью контролируемыми сознанием. Кроме того, лингвисты больше интересовались грамматикой, которую некоторые определяли довольно узко, исключая при этом жесты. Интерес к запутанной мультимодальности языка на время угас. Во-вторых, на сокращение изучения жестов оказало влияние то обстоятельство, что лингвистические методы в это время еще были плохо приспособлены для научного исследования жестов. Работа Эфрона была исключительно сложной и плохо воспроизводилась — по крайней мере, многие в те времена так считали. Не каждому по карману оплачивать услуги художника.
Лингвист Эдуард Сепир был не из таких. Он видел в языке и культуре две стороны одной медали и рассматривал жесты примерно так, как это делают современные исследователи. Сепир говорил, что «неписаный код жестовых сообщений и ответных реакций есть результат анонимной работы сложных социальных структур». Под «анонимной» Сепир понимал невыражаемое знание, или «темную материю». Это приводит к фундаментальному и очевидному вопросу: что такое жесты? Жестовые языки — это жесты? Мимика — это жест? Сигналы вроде «окей» (соединенные большой и указательный палец) или вытянутый средний палец — это жесты? Да, все вышеперечисленное относится к жестам. Некоторые исследователи, например Дэвид Макнил и Адам Кендон, классифицируют их как различные формы, входящие в «спектр жестов», который основан на рассмотрении жестов с точки зрения их измерений и связи с грамматикой и языком (рис. 32).
