Но вопрос остается актуальным. Если бы мы смогли продвинуться дальше чем на 6000 лет назад, то где бы оказались? Приведут ли поиски, начатые Джонсом, Шлейхером и другими первопроходцами, к одному языку, являющемуся корнем необъятного древа языков? Некоторые думают, что да. Джозеф Гринберг, преподававший в Стэнфорде, утверждал, что можно проследить все человеческие языки до единого источника, который он и его последователи называли протосапиенс. Другие ученые отвечают отрицательно. Они считают, что существует несколько языковых деревьев (генеалогий), восходящих к различным доисторическим сообществам гоминид. Гринберг и его ученики придерживались идеи моногенеза — гипотезы об одном языке, от которого произошли все человеческие языки. Другие отстаивают идеи полигенеза, то есть представления о том, что у современных языков есть несколько эволюционных основ. Сторонники этой гипотезы утверждают, что предки современных людей вышли из Африки, уже разговаривая на разных языках. Разные сообщества выработали разные языки, которые, в свою очередь, стали основами современных языков. Выбор наиболее убедительной гипотезы (моногенеза или полигенеза) — лишь одна из множества проблем, с которыми мы сталкиваемся в ходе реконструкции процесса эволюции человеческих языков.
Известно, что нелингвистические методы могут дать нам возможность заглянуть дальше в прошлое. Но помогут ли они добраться до самого начала? Можем ли мы что-то узнать о том, кто рассказал первую историю? Кто первым сказал: «Я люблю тебя»? Романтика и наука объединяются в этой истории о происхождении человеческого языка. Она наполнена научными противоречиями и досадно медленным продвижением к конечной цели — выяснению того, как люди стали единственным видом, сумевшим перейти от обычной коммуникации к языку. Хотя специалисты по исторической лингвистике полагают, что используемые ими методы не в состоянии продвинуться дальше чем на 6000 лет назад, один из главных постулатов этой дисциплины — изменение языков со временем в результате воздействия культурных и лингвистических факторов — важен для понимания эволюции языка.
Историческая (или «диахроническая») лингвистика — область науки, которая, в сущности, началась с Джонса, занимается изучением того, как языки изменяются во времени. Например, английский и немецкий когда-то были одним языком (прагерманским), так же как испанский, португальский, румынский и французский (восходят к латыни). А латынь и прагерманский тоже были одним языком примерно 6000 лет назад (праиндоевропейским). Наука о том, как происходит разделение языков, — одно из старейших направлений в лингвистике, имеющее прямое отношение к эволюции языка. Все-таки, если Homo erectus эволюционировал и превратился в Homo sapiens, может быть, язык Homo erectus тоже изменился, став теми языками, на которых сейчас говорит Homo sapiens. Однако любые изменения в языке эректусов будут находиться за пределами предмета исторической лингвистики. Все потому, что эректусы жили много раньше, чем 6000 лет назад. Даже один из главных инструментов исторической лингвистики, предназначенный для датировки вероятного времени разделения языков, — глоттохронология (буквально — «языковое время»), которую некоторые также называют лексикостатистикой — здесь ничем не поможет. Глоттохронологию изобрел Моррис Сводеш. Он предположил, что заимствование некоторых слов (в частности, обозначающих части тела, солнце, луну и др.) менее вероятно, чем других слов. Он составил список из 200 слов или «лексических единиц», которые, как он полагал, изменяются с наименьшей вероятностью. Он разработал математическую формулу, основанную на частоте изменений слов из его списка. С ее помощью можно было прогнозировать, какая доля слов изменится за определенный промежуток времени. Формулу протестировали. Ее достоверность для известных случаев (индоевропейских языков) составила 87 %. Хотя некоторые лингвисты до сих пор относятся к этому методу скептически, польза от него очевидна. Но и он не поможет нам преодолеть рубеж в 6000 лет. Потому глоттохронология — не инструмент для изучения эволюции языка.
Однако этот инструмент, как и историческая лингвистика вообще, показывает, что языки продолжают меняться. В действительности лингвисты считают, что изменения в современных языках являются результатом своеобразного лингвистического естественного отбора, который определенно действовал и в самых первых языках. Все языки все время меняются. Они меняются в результате географического разделения (вспомним про «генетический дрейф») или различий в таких факторах, как возраст, экономика, раса и прочее. Действие этих сил говорит о том, что языки Homo erectus, так или иначе, изменялись при формировании новых сообществ. Историческая лингвистика во многом сводится к следующей идее: вы говорите, как те, с кем вы говорите. Когда вы перестаете общаться с какой-то группой людей, со временем вы перестаете говорить, как они. По крайней мере, группа будет говорить иначе. Поэтому всякий раз, когда мы пересекаем крупную реку или горный массив в Европе, то с высокой вероятностью обнаруживаем, что на разных сторонах люди говорят на разных вариантах того, что когда-то было одним языком. Что касается английского и немецкого, английский отделился от немецкого, когда саксы пересекли Ла-Манш.
Поскольку язык — это культурный артефакт, чтобы в нем разобраться, необходимо понимать, что такое культура. Так вот: что такое культура? Культура — что-то вроде футбольной команды? Или вроде оркестра? Или же культура — просто пересечение ценностей, ролей и знаний индивидов, которые вместе живут и вместе говорят? Что еще важнее: как культуры сохраняют свою целостность? Другими словами, в чем смысл девиза E pluribus unum
[177] в плане описания американской культуры? Поскольку я утверждаю, что культура — это абстракция, ее можно обнаружить только у индивидов. Это проявление «гештальта». Культура возникает из составляющих ее индивидов, и как целое она больше простой суммы своих частей. Понимание культуры исключительно важно для понимания эволюции языка.
Я разработал собственную теорию культуры, в которой индивид, а не общество в целом, является носителем культуры и хранилищем знаний. Рассмотрим, какое воздействие оказывает культура на национальные и местные сообщества, на индивидов и их языки на таких примерах: роль учителя в классе, организация бизнеса и организация сообщества. В рамках моей работы для эволюции языка наиболее важные идеи — это ценности, знания и социальные роли.
В качестве иллюстрации того, насколько важна культура для языка, обратимся к разговору между двумя лингвистами:
A: «Бесцветные зеленые идеи яростно спят».
B: «Несомненно, так и есть».
Большинству людей будет совершенно непонятно, о чем говорит А. Но, если А и B являются членами лингвистической культуры, то им известно, что это известный пример из ранних работ Хомского, разработанный для того, чтобы продемонстрировать, что предложение может быть грамматически верным и при этом бессмысленным. Предложение А — инсайдерская шутка, фраза В — комичный ответ. Функция этого взаимодействия в основном фатическая — просто способ сказать: «Эй, мы оба — лингвисты». Однако часто упускается из виду важный момент: ответ В показывает, что «Бесцветные зеленые идеи яростно спят» — на самом деле не бессмысленное предложение. Оно говорит нам, что, чем бы ни были зеленые идеи, они на самом деле яростно спят. Другими словами, в результате действия принципа кооперации все люди считают, что у высказывания есть значение, и попытаются ему это значение приписать, независимо от того, из каких именно слов оно составлено.
