— Ну-ну, — мрачно сказал Мартыненко. — Давай расскажи-ка…
— Легко! Я все не мог понять — почему из всех вариантов вы выбрали самый ненадежный? Брать в исполнители человека, который только и мечтает, чтобы соскочить с темы, человека, 25 лет не стрелявшего по мишени, не то что по живому существу? И этому стрелку, с позволения сказать, поручают сделать выстрел, которым не надо убить — надо ранить.
— Верил я в твой талант, — сказал Мартыненко спокойно, и Савенко не мог не восхититься хладнокровием этого человека. Профессионал оставался профессионалом, даже раненый и загнанный в угол. — Тем более, отстрелялся ты неплохо. Особенно после такого перерыва.
— Да ладно вам, Василий Андреевич, чего уж там. Игра закончилась, вам не повезло, зачем вы карты прячете? Я с самого начала не мог понять — на кой черт я вам нужен. Вам нужен хирург, способный с 325 метров сделать дырку в мягких тканях, а вы пригласили коновала с топором. Ружьецо, которое вы мне дали, — не для этой работы. Им так сработать нельзя, невозможно физически. 400 метров для «винтореза» предел, пуля у него большая и тяжелая, скорость у нее намеренно маленькая, чтобы не создавать шума при стрельбе. Я очень удивился, когда мне вручили эту пушку. А когда увидел «гнездо», удивился еще больше.
— «Гнездо»-то чем тебе не понравилось, голубь? — спросил Мартыненко.
— Как раз очень понравилось, лучше не придумаешь, но на кой черт «бесшумка» в такой точке? Оттуда можно из гаубицы лупить — никто не засечет. Из мелкокалиберного длинноствольного карабина — в самый раз, а вы мне — девятимиллиметровое устройство для автоматической стрельбы всучили. Вы ведь спец по контрснайперским мероприятиям, да, Василий Андреевич? Только спец мог так рассчитать. Ты, Алекс, внимательно слушай, у тебя уши не на жопе, я их не отстрелил. Ты думал, что Василий Андреевич выполняет распоряжение твоей социологической лавки? Играет в ваши политехнологии? А он играл тебя втемную, исполняя другой заказ. В том, втором сценарии, отношения к которому ты не имел, выстрел должен был быть смертельным.
— Чушь, — пискнул Алекс сдавленно. — Полная чушь!
Мартыненко молчал. Он смотрел перед собой, и Савенко мог поклясться, что на его губах играет улыбка.
— Плохой снайпер, не то оружие, пусть самое современное, но не то, что нужно для выполнения задачи. И это все делается твоими руками, Алекс. Кто у нас руководитель операции? Правильно, ты! А Василий Андреевич, как персонал вспомогательный, только подбирает место для «гнезда», за пределами красной зоны, да так, чтобы не обыскивали с собаками и не сажали снайперов группы прикрытия. И делает это очень качественно. А вот с патронами для акции — грубо перестраховались, очень грубо, Василий Андреевич. Я как обойму в руки взял — так и похолодел. Зачем надпилы делать? Примитивно это.
— Зато надежно, — буркнул Мартыненко. — Жаль, не получилось. Ну, это не беда.
— Естественно, — согласился Савенко, поглядывая на часы. — Есть ведь еще стрелки? Это же азы, еще со времен Кеннеди. Так? С вашим-то опытом и ждать, что вы пустите дело на самотек? Никогда! Кстати… А какова была моя судьба по вашему плану? Вы лично должны были меня ликвидировать?
— С превеликим удовольствием, — ответил Мартыненко и застонал. Он держался в сознании на одной силе воли. — Ох, с каким бы удовольствием я это сделал бы!
— Увы. Сожалею, что разочаровал!
Савенко набрал номер телефона. Послушал далекий голос в трубке и сказал:
— Хорошо.
Потом посмотрел на пленников, особенно пристально вглядываясь в лицо Мартыненко, напоминающее бледностью гипсовый посмертный слепок.
— Есть еще немного времени на беседу, — продолжил он неторопливо и опять спрятал трубку в карман. — Немного, но есть. У этой истории есть два исхода. Первый — я поднимаю шум, такой, что становится тошно чертям. Вызываю сюда всех, кроме военно-морского флота и дальней авиации. Например, открываю огонь по колонкам на сцене. Представляете, что будет? Другие «гнезда» или обнаружат или нет — разница несущественная. Регина под выстрел не попадет при всем желании. Она, конечно, будет недовольна, но жива, и эта история ей в общем-то не повредит, если кто-то вроде меня не расскажет журналюгам, в чем собственно суть дела. Второй исход наступит в том случае, если с моими детьми или женой что-то случится…
Он почувствовал, как от этих слов сжалось сердце и стало трудно дышать. Савенко перевел дыхание и выпустил воздух через ноздри ровной, горячей струей.
— В этом случае я не стану поднимать шум. Более того, я сам с удовольствием приму участие в стрельбе. Поднимусь вверх, устроюсь поудобнее и отработаю замысел Василия Андреевича в полном объеме. Могу даже с перевыполнением, там народа хватит. У меня в обойме еще 18 патронов, аккуратно вами, Василий Андреевич, надпиленных.
— А мне, Сергей, особой разницы уже нет, — сказал Мартыненко. Дыхание его начало учащаться, стало рваным. — Что ты сделаешь, то и будет. Твое везение сегодня, а я отыграл свое. Такое случается. И запомни на всякий случай, не мои люди твою семью «зачищать» собирались — его.
Он кивнул в сторону Алекса с нескрываемым презрением.
— Ты все почти правильно понял. Кроме одного — никто мне ничего не заказывал. Я сам этих оранжевых гондонов не люблю до смерти. За вранье, за то, что никак власть не поделят. За то, что в моей службе профессионалов разогнали на хер и теперь всей госохраной руководят прапора и выскочки, которых выбирали по цвету, а не по опыту. И так по всей стране, во всех местах. А больше всего за то, что я сам тогда в эту х…ню о новом времени и новых принципах поверил, как пацан. А меня в очередной раз — нае…ли. Так что это моя операция, Савенко.
— Так и меня обманули, Андреевич. И я другого ждал. Мне и старую власть любить было не за что, и новую тоже. Но я же тебя убивать не пошел, а ты со своим дружком — пошел, и жизнь человеческую ты ни во что не ставишь! Что при красных не ставил, что при сине-белых, что сейчас, при оранжевых. Мне они тоже не нравятся, но мне и в голову не придет браться за винтовку, чтобы все изменить. Они же не стреляли. И даже «голубые» не стреляли. А вот голосовать за них я больше не буду. И на площадь не пойду. Все — отходил. И еще одно… Не верю я, Василий Андреевич, что только твоя это задумка. Просто не тот ты человек, чтобы имя назвать. Что бы с тобой ни делали — ты не скажешь. Это в тебя вдолбили намертво: предавать — смертный грех. А вот объяснить, что человека просто так убить — смертный грех, наверное, забыли.
— И как ты снайпером служил с таким мусором в голове? — спросил Мартыненко. — Ума не приложу.
— Так была война, — пояснил Савенко.
— Ага, война все спишет! Где-то я это уже слышал… Чудик ты, Савенко! Чтобы хуже не сказать. Бело-голубые, оранжевые, красные — какая разница? Власть — это всегда власть! Убийство, Савенко, всегда — убийство, даже если называется выполнением боевой задачи. И если ты думаешь, что власть хоть где-нибудь бывает нравственной, то ты законченный идиот! Ах да, забыл! Ты у нас не просто идеалист-снайпер, а еще и гуманист! Верится, правда, с трудом. То-то ты нас сегодня на части рвать начал. От большой гуманности.
