— Ну, так за его выполнением будешь следить ты! Чего опасаться?! А ты, Пима? Ты всегда говоришь правду?
Пименов на мгновение задумался.
— Наверное, нет. А вот в основном — да. Когда у меня нет причин для того, чтобы врать.
— Ох, и заливаешь же! Как может у человека не быть причин для вранья? А своему налоговому инспектору?
Губатый вполне искренне удивился.
— А ему-то зачем? Я ему денег дал — и все. Дальше мы с ним против государства. Он сам все сделает — в его же интересах, чтобы я доился постоянно.
— А жене?
— Лена, — сказал Пименов с укоризной, — ты же знаешь, что у меня нет жены!
— Ладно, замяли.
— Замяли, так замяли… Я только одного не пойму — зачем ты об Олеге плохо говоришь? Он твой муж, в конце концов… Вы оба мои партнеры. А ты предупреждаешь, что Ельцову верить — себе дороже. Кто я тебе? Да никто!
На глаз они прошли половину бухты — по счету тридцать пять десятков шагов.
— Никто, — подтвердила она. — Временный попутчик. Приятное воспоминание. Что тебе от моих разговоров? Ты же не замышляешь против него чего-нибудь плохого?
— Я? — переспросил Губатый удивленно. — Слушай, Изотова, это не пиратский роман. Это деловое предприятие, не более.
— Точно, — съехидничала Ленка. — Как это я раньше не догадалась! У нас же артель! «Китайский жемчуг» называется! Слушай, неужели ты изменился, Леша?! Да тот Пименов, которого я знала, уже бы трахнул меня там, в рубке, раза три, как минимум, и выкинул бы Кузю за борт кормить рыбок. И при этом ни на минуту не угрызался бы муками совести!
— Ты меня ни с кем не путаешь?
— Я? Путаю? — она даже рассмеялась. — Люди не меняются, Пименов. Ты был циничный и жадный к жизни тип. Воспитание у тебя было такое. И я думаю, что таким же и остался, как бы ты ни изображал из себя целку.
— Спорить не буду, — сказал Губатый. — Уж целкой меня назвать никак нельзя. Но выбрасывать кого-то за борт, чтобы переспать с тобой, вовсе необязательно. Хоть я и не пылаю нежными чувствами к Ельцову, это не значит, что я хочу его утопить. Давай не будем обострять отношения, Лена. Есть дело, его надо сделать. Прошлого не воротишь, да и что надо воротить, я, честно говоря, не пойму. Был ли мальчик, Изотова? А может, никакого мальчика и не было?
— Ты о чем? — переспросила Изотова с недоумением. — Какой мальчик? У нас с тобой, что ли?
— Проехали, — улыбка у Губатого получилась кривоватая. — Конечно, Лена, у нас с тобой никакого мальчика не было.
— А… — протянула она. — Что-то я тебя, Пименов, не пойму. Ты, часом, головой не бился? Странное у нас с тобой положение получается. Ты на меня только глянешь — у тебя уже все, как минарет — небо подпирает. А как до дела — ты в кусты. Обет давал, что ли? Или своему счастью не веришь? Ну, дело, конечно, твое. А мне нравится, как ты на меня смотришь! Знаешь, как в молодости, когда нельзя, но хочется так, что зубы сводит. Спорим, что не выдержишь, а, Пима? Ну, не такой ты железный, как хочешь показать…
Губатый пожал плечами.
— Время покажет…
И время показало, что железобетонных людей нет. В особенности, когда тебя намеренно дразнят. На исходе недели Пименов, глядя на аппетитный зад Изотовой, возлегающей на люке, мысленно материл себя последними словами — и за то, что ввязался в это безнадежное, как теперь казалось, дело, и за то, что вовремя не поддался соблазну.
Отношения между Ельцовым и Ленкой были достаточно странными. В них не было ни нежности особой, ни заметной привязанности. Была, правда, некоторая чувственность, но назвать ее таковой язык не поворачивался.
Ельцов не смог спать на судне. Если днем, занимаясь работой, он еще как-то отвлекался от мучительных, выворачивающих желудок наизнанку, симптомов морской болезни, то ночью уже страдал на полную катушку. Они даже ужинали на берегу — готовить приходилось на походной газовой горелке со сменными баллонами, а потом Губатый заводил мотор и отправлялся ночевать на «Тайну».
Над бухтой светила круглая, как сыр, луна. На воде лежала дорожка из мерцающего неверного света. Шуршали, набегая на берег, волны, и горьковатый запах водорослей, напоминающий запах разгоряченного женского тела, вился над качающимся, словно колыбель, корабликом.
Слышимость ночью была такая, словно палатка стояла не в полусотне метров, а прямо на баке. Звуки любовных игрищ побронзовевшей от августовского жаркого солнца парочки не давали Пименову уснуть далеко за полночь. Изотова и в молодости была шумной во время любви, а тут, наверняка зная, что Губатый может расслышать все, кроме тихого шепота, расстаралась вовсю. Плохо было то, что Леха был человеком, не лишенным воображения, и мог в деталях представить себе все происходящее в палатке, тем более что звуки давали об этом вполне достаточное представление.
Ленка исполняла такое, что струнный квартет умер бы от зависти. Ельцов был на подпевках, но именно его хриплые стоны заставляли Губатого грызть губы от ярости и задыхаться от распирающей его зависти. Иногда Ленка устраивала показательные купания в костюме русалки сразу после ночного концерта, и каждый божий день утром она все хорошела, напитываясь солнечным светом и морской силой, а может быть, это просто казалось измученному желаниями Пименову. Во всяком случае, зябкая питерская бледность ушла с ее лица, тело стало кофейным от здорового загара. Брови и волосы выгорели, Ленка окрепла и подтянулась, и в ней более не угадывался анемичный столичный житель.
Ельцов тоже изменился в лучшую сторону, но к исходу дня Губатый с удовольствием, которому сам удивлялся, видел, что морская болезнь одолевает Олега с новой силой и выбеливает его щеки, покрывшиеся редковатой щетинкой.
Изотова училась погружаться с энтузиазмом новичка, быстро ухватывала приемы и тонкости водолазного мастерства и на третий день уже плавала на десятиметровой глубине совершенно свободно. Она любила море, и море любило ее — такие вещи Пименов чувствовал кожей. В противном случае он бы не дал ей такой свободы под водой. Сказывался опыт — через его руки прошло столько начинающих, что Губатый вполне мог доверять своей интуиции.
Ельцов подобного рвения не выказывал, но азы освоил быстро, и для работы на подхвате вполне годился, правда, Пименов ощущал, что Олег погружений побаивается и, каждый раз входя в воду, заставляет себя выглядеть беззаботным. В его шутках чувствовалась некоторая натужность, попытка скрыть то, что ныряние удовольствия ему не доставляет.
За пять дней они обследовали совсем небольшой кусок дна.
Лоция не врала: рельеф здесь был сложным — перепады глубин, свалы, большое количество острых обломков скал, о которые порвать костюм было — раз плюнуть. А нырять без костюма было холодно и опасно. Те скудные сведения, которые они могли почерпнуть из имеющихся в наличии документов, не могли сузить район поиска. Составленная с помощью эхолота точная карта глубин тоже не обнадеживала. Было, по крайней мере, три перспективных участка, которые лежали на глубине более пятидесяти метров — фактически недоступные для них из-за отсутствия специального оборудования. На «Тайне» был скафандр для глубокого погружения, но удовольствие от спуска на дно в этой банке для консервов Пименов решил оставить на последний момент.
