— Захватив с собой оборудование для погружений, — констатировал Кущ. — Был, знаешь ли, такой режиссер — Станиславский. Я уж не помню по поводу чего, но он все время кричал: «Не верю!». Слыхал о таком?
Это была «коронка» Губатого, его выражение, которое он использовал неоднократно, в том числе и при Владимире Анатольевиче. Кущ вообще отличался тем, что, как голодная галка, съедал чужие связи, идеи, бизнесы и, как выяснилось, не брезговал даже выражениями.
Пименов уже набрал для ответа полную грудь воздуха, но сдержался и перевел дух.
— Доводилось слышать.
— Что ищете, Леха?
— Ничего, — Губатый пожал плечами, наблюдая, как в полосе прибоя грузится в лодку вымокший Ельцов. — Что тут можно искать, сам посуди? Ты же здешние воды знаешь, как свои пять пальцев!
— А я вот думаю, Губатый, — сказал Кущенко, и его фальцет зазвучал так, что у Пименова по спине побежали мурашки. Крупные такие мурашки, размером с хорошего таракана, — что ищите вы на свою жопу неприятности. И лепишь ты мне, барыга, горбатого…
Есть разновидность людей, которая, чувствуя в собеседнике слабину, дуреет, как голодный пес от запаха крови. И ежели в такой момент дрогнуть — все! Сомкнутся на горле крепкие челюсти, разорвут плоть клыки, и кровь смешается с вонючей слюной хищника. Кущ, несмотря на вид ботаника и образованность Недоросля, был хищником. Тех, кто имел несчастье в этом сомневаться, приняли в свои объятия: сначала — новороссийский КПЗ и далее — по назначению. А кое-кто из сомневающихся (об этом ходили смутные слухи, но Леха был на все сто процентов уверен в их правдивости) до ласковых объятий справедливого закона не доживал. Черное море, конечно, не океан, но велико и глубоко зело. И очень тщательно хранит свои тайны.
Стоящий рядом человек не был исчадием ада. Нет, он был прагматиком, бизнесменом, стражей государевой и, как водится при таком причудливом сочетании профессий, немножко параноиком. Но отнюдь не шутом гороховым, как можно было бы судить по внешности и голосу. И то, что они с Губатым знали друг друга с детства, не делало его более безопасным, а скорее уж наоборот.
Пименов не был для Владимира Анатольевича таинственной личностью, от которой не знаешь чего и ждать, а представлялся вполне понятным коммерсом, даже не средней руки, а гораздо ниже: где-то между бабушкой, торгующей на рынке контрабандными сигаретами, и сутенером, ошивающимся возле матросского клуба. По мнению Куща, он не представлял никакой опасности для великого и могучего повелителя государственной границы. Так, легкая добыча. Вот Кущенко и оскалил зубы — скорее для острастки, а не для того, чтобы напугать того, кто давно напуган жизнью. Просто, чтобы собеседник вспомнил свое место в пищевой пирамиде.
— Слушай меня, Кущ, — ответил Пименов, не повышая тона. Он даже намеренно сделал интонацию помягче, таким голосом подманивают к будке бродячих собак работники коммунхоза. — Во-первых — я тебе не Губатый, а во-вторых… Кончай меня пугать. Я тебе не барыга. Я не контрабандист. Твои дела — это твои дела. Я в них не лезу…
— Отож, — отозвался Владимир Анатольевич весело и приложился к бутылке пива. — Попробовал бы!
— У меня какой бизнес, Вова?
— Лохов разводить, — ухмыльнулся Кущ.
— Да ну… Давай поменяемся! Ты пойдешь лохов разводить, как я. А я Родину беречь — как ты!
— Да кто ж нас поменяет? — осведомился Владимир Анатольевич, поглядывая на Губатого, как на душевнобольного. — И что ты на моем месте делать будешь? На мое место попасть трудно, но это не главное. Главное на моем месте — выжить! Врубаешься? Кому нужен ты, мелочь пузатая? А меня любая сволочь захавать норовит! Что сверху, что снизу…
Лодка с Изотовой и Ельцовым бодро отчалила от берега и понеслась к «Тайне».
— Так какого черта ты ко мне лезешь? — спросил Губатый. — Занимайся своими делами. Что, у тебя хлопот мало?
— Так это мое дело, — Кущ допил пиво и, размахнувшись во весь мах коротенькой ручки, швырнул пустую бутылку по направлению к скале, возвышающейся справа. Бутылка до каменной стенки долетела, но, будучи на излете, не разбилась, а, звякнув о камень, упала в воду и закачалась на волне. — Все, что здесь происходит, — мое дело. А если бы к тебе братва портовая подвалила? Думаешь, было бы праздничнее?
— Хочешь честно? Особой разницы не вижу. Я на собственном судне, со старыми друзьями, сижу ловлю рыбу, купаюсь, ныряю, получаю за это бабки, с которых, кстати, плачу долю всем, кому положено, а тут является бывший соученик и доёб…тся — а что ты тут делаешь? Чем занимаешься? Зачем ныряешь? Отдыхаю я! Понял, Кущ? Есть на свете страны, куда люди только и ездят за тем, чтобы понырять, знаешь?
— Бывал, — сказал Владимир Анатольевич и помахал рукой Изотовой и Олегу. — Веришь? Говно страны, ныряй — не ныряй.
— Спорить не буду, — согласился Пименов. — Тебе виднее. Ты у нас все больше по заграницам отдыхаешь, а мы, пейзане неумытые, из России-Матушки — ни ногой. Я и в Крыму-то не бывал. Так говоришь — говно?
— И не сомневайся. И в Крыму я был. Совок-совком: дорого, грязища, курортников, как клопов в ночлежке. Одна радость: в Севастополе — наши корабли. А что хохлам х…ёво, то нам радость! Ну, да ладно, хрен с ним, с Крымом, все одно — отберем! Я вот давно спросить у тебя хотел, Пима… Вот ты все копишь и копишь. Не ездишь никуда, из всех покупок — одна тачка, да и та не первой свежести… А ведь наводил я справки — далеко не бедный человек. Ни жены у тебя, ни детей. И не пьешь, опять-таки. — Кущ усмехнулся. — Ты их в подушку складываешь, ёксель-моксель? В наволочку?
— Любопытный ты, Вова, человек! Все тебе интересно, кто чем дышит! Что тебе до моих денег? У тебя своих куры не клюют, а ты чужими интересуешься…
Лодка с Изотовой и Ельцовым была совсем рядом, интимная часть разговора наверняка заканчивалась. При свидетелях Владимир Анатольевич столь агрессивным и столь откровенным не будет. Будет хитер, осторожен, неизменно настойчив. Резать не будет — будет пальпировать и ждать момента чтобы выведать оберегаемый секрет (а в существовании такового он, как настоящий параноик, не сомневался).
— Шутишь, наверное, — в голосе Кущенко звучала обида. — Откуда у бедного госслужащего деньги. Если бы не жена, давно бы по миру пошел, с сумой…
Пока что с сумками ходили исключительно к Владимиру Анатольевичу. Сумки были большие, «челночные», в сине-красный квадрат, заполненные по самый верх тугими банковскими упаковками. Вот с такой сумой Кущ вполне мог пойти по миру и осесть благополучно, где понравится. Это Губатый себе хорошо представлял. А представить Владимира Анатольевича с реальной сумой, сурком или обезьянкой, приносящей счастливый билетик, — затруднялся.
— Значит, все у жены?
— Отож…
— А ты — «голый и босый»?
— Ага. Сирота я…
— Эх, надо было жениться! — сказал Пименов, словив конец швартового, который ловко метнула ему Изотова. — Это я просчитался!
