— Он тебя под кого-то подкладывал?
— Меня? Да ни Боже мой! Подложишь меня, как же… Я тебе не рабыня Изаура! Рассмешил! Нет, Пима, все было тоньше. Мне ведь что? Мне надо задачу нарисовать, грамотно цель изобразить, мотивировать, как сейчас говорят… А дальше — успевай отворачиваться! Знаешь, по-настоящему умный муж должен уметь вовремя зажмуриться!
— Везло тебе, наверно, с мужиками.
— Ага. А тебе с бабами, Пима! Ты в них разбираешься, как свинья в апельсинах! Это каким же ослом надо быть, чтобы пуститься в авантюру из-за меня…
Пименов, оттаскивающий в сторону очередной камень, чуть не хрюкнул от неожиданности, как тот самый украинский символ, не разбирающийся в апельсинах.
— Слушай, Изотова, а почему ты решила, что из-за тебя?
Она направила луч фонаря ему в лицо, и Губатый невольно прикрыл глаза ладонью.
— Подумалось мне так. И раз уж ты за меня в драку лез с моим супружником, окажу тебе любезность. Ты, Леха, к Олегу особо спиной не поворачивайся. Он с виду ботаник ботаником, но внешность, как известно, обманчива. Вот я с виду — страшная блядь, а приглядишься — блядь, конечно, но совсем не страшная.
— Что-то ты меня пугаешь, но не убедительно…
— Так я тебя не пугаю, Пима. Предупреждаю. Другому бы ничего не сказала, а тебе скажу — дашь ему возможность вцепиться в холку, обязательно вцепится. Намертво. Он у меня как французская бульдожка — морда плоская, прикус жесткий…
Часть завала, лишенная опоры, начала соскальзывать вниз, и Пименов ловко соскочил со съезжающего на пляжик склона. Изотова тоже отпрыгнула и едва не упала, оступившись на камнях.
Факел чадил и плевался искрами. Свет фонарей образовал неровную «восьмерку».
— Ну вот, — сказала она, — и определились.
Из мелкой осыпи с многочисленными кусками сланца и рыжеватой влажной глины, торчала перекладина креста и кусок его верхней части — черные от времени и смолы куски шпангоута.
— Значит, — продолжил Губатый с той же интонацией, — корма лежит там!
Он махнул рукой в дрожащую над морем темноту.
— Если тот самый пришлый матрос не ошибся. Сразу за краем скалы лежит, там, где свал. Так что — помолись, Ленка. Помолись, чтобы матрос не ошибся. Помолись за то, чтобы обломки не лежали на ста пятидесяти глубины. Помолись за то, чтобы мы нашли сейф и смогли его доставить наверх или открыть под водой. Помолись, чтобы он вообще существовал, этот сейф…
Изотова молчала, вглядываясь в плотный, почти материальный мрак над бухтой. Потом она включила фонарь и повернулась к Пименову. Улыбка у нее напоминала оскал, лицо словно замерзло в гримасе.
— Так много неизвестных? — спросила она. — Херня. Мы все-таки нашли его, Пима.
— Пока что мы ничего не нашли, — возразил Пименов, утирая футболкой лоб, взмокший от кантования тяжестей. — Так что не спеши радоваться.
— А белый валун?
Губатый молча поднял с земли выцветший до белизны сук и, подпрыгнув, ткнул в камень, образовавший нависающий уступ. Снова посыпался грунт, застучали падающие камни, и эхо от этих щелчков забилось между скалами и морем. Под сползшим вниз языком обнаружился грязно-белый кусок скалы.
— Теперь, — сказала Изотова с убежденностью пламенной революционерки из фильмов пятидесятых годов, — я не имею права проиграть. Как приятно иногда погнаться за шансом, за бредом, за галлюцинацией и вдруг понять, что все это правда.
— Из темноты, из ничего, из сумасбродства моего… — процитировал Губатый, не надеясь, что Изотова вспомнит цитату.
И она не вспомнила. Но шагнула к нему, сверкая шальными глазами на белом от волнения лице, заломила руки, снимая через голову футболку…
Губатый понял, что в этот момент вовсе не он возбуждает в ней желание. Радость обретенной надежды рвалась наружу, эмоции брызнули через верх, как пена из бутылки с теплой газировкой.
Это было торжество. Преждевременное, безрассудное торжество обессиленного ожиданием человека. Будь на месте Пименова хоть кто — Квазимодо, Борис Карлофф или горячо презираемый супруг, — она бы не обратила на подмену никакого внимания. Ее плоть, ее подруга, приносившая Ленке одну из немногочисленных радостей в жизни, рвалась получить свою часть праздничного пирога. На мгновение Пименов ощутил себя резиновым дилдо, оказавшимся в умелых руках одинокой девы. Но он не посмел сопротивляться этому напору, не потому, что боялся показаться смешным, а потому, что не было на свете мужчины, который отказался бы от женщины с ТАКИМ выражением глаз.
Она переступила через велотреки и прижалась к нему всем телом. Дыхание у нее было быстрым и хрипловатым, сердце стучало так, что его удары отдавались у Губатого в паху. Изотова молчала. Слова были бы лишними в этот момент. Ее руки скользнули к Пименову под футболку, коротко стриженые ногти нежно оцарапали шрамы на спине.
Потом футболка отлетела в сторону. Ленкины губы коснулись его груди, выпуклого рубца на сломанной ключице, влажный горячий язык ужалил сосок и проложил влажную дорожку вниз, от солнечного сплетения до плоского, загорелого живота.
Опустившись на корточки Изотова посмотрела на него снизу вверх, торжествующе, страстно и насмешливо одновременно. Шорты поползли вниз, обжигающее, как полуденный зной дыхание вонзилось в позвоночник, и он застонал сквозь зубы, не в силах сдержаться.
— Ты соленый… — сказала она тихо и рассмеялась. — Как море…
А дальше Губатый не думал уже ни о чем.
Синяк у Ельцова был знатный. Можно сказать — выдающийся был синяк, обещающий через пару дней засверкать всеми цветами радуги. Глаз заплыл, но не до той степени, чтобы вообще закрыться опухолью, а как раз ровно настолько, чтобы Олег с одной стороны походил на похмельного китайца. На шее у него виднелись глубокие царапины, начинающиеся пониже уха и в конце концов стыдливо прячущиеся за воротником футболки. Выглядел работник архива крайне нереспектабельно.
Изотова же, напротив, была свежа, несмотря на раннюю побудку, и несколько искусственно весела. Губатого она чмокнула в щеку и заскочила в лодку, ловко устроившись у румпеля.
Пименов подождал, пока мрачный, как туча, Ельцов влезет в «резинку», оттолкнул лодку от берега и уселся на носовом баллоне.
Ленка направила «Адвенчер» к «Тайне», лихо крутанула ручку газа, и лодка, став на винт, понеслась по утренней глади. Ельцов от рывка едва не полетел со средней банки, но, схватившись за веревочный леер, удержал равновесие. Через несколько минут они поднялись на борт.
— Времени у нас в обрез, — пояснил Пименов, разливая кофе по чашкам. — Кущ ближе к вечеру будет здесь как штык, можно к гадалке не ходить. Если мы все понимаем правильно, то приедет он не для того, чтобы рыбу ловить. Я не уверен, что он хоть что-то знает, но голову даю на отсечение, свои предположения он постарается проверить. Так что — на все про все есть двенадцать-тринадцать часов. Есть предложение забыть о сварах, хотя бы на несколько дней. Сложилось, как сложилось. Все взрослые люди. Олег, прежде всего это к тебе относится. Перестань дышать на меня ядом. Для Кущенко мы — старые друзья на отдыхе. Учимся нырять, ловим рыбу, болтаем, загораем. Все разборы полетов — после его отъезда.
