Этого никто от них не требовал, но именно так делалось, хотя все понимали, что никакой срочности в действительности нет. Питерцы усиленно играли в москвичей, а сам Питер — в столицу, но ни близкие отношения с президентом, ни достаточно солидные финансовые потоки не могли скрыть тот факт, что в Москве пахнет огромными деньгами, а в Питере — сыростью и стоялой водой.
Леха, привыкший к морю и ветру, уставал от такой атмосферы, едва открыв глаза со сна, но сбежать домой, в Новороссийск, не решался — сказывалась привычка обязательно выполнять до конца поставленную перед собой задачу.
От питерской сырости у него начала ныть рана под ключицей и дырявая лопатка. А еще — сердце, потому что Пименов никак не мог избавиться от мысли, что не сегодня, так завтра он встретит Ленку на улице. Хотя наверняка знал, что не встретит.
Когда он переходил Невский, снова пошел дождь. Прохожие сразу прибавили ходу, раскрывая зонты всех цветов и размеров. Мимо Пименова проскочила счастливая парочка — девушка была в ярком желтом дождевике поверх короткой кожаной курточки и громко смеялась. Юноша смотрел на нее жадными, влюбленными глазами.
Деревья в Питере давно облетели, и холодные осенние дожди вместе с аккуратными дворниками убрали опавшую листву с тротуаров и газонов. В воздухе висело предчувствие близкой зимы и скорого первого снега. В этом году морозы и снег запаздывали, но природа уже впала в летаргию, устав от ожидания.
А в Новороссийске, откуда он улетел неделю назад, было еще сравнительно тепло, и деревья по склонам гор радовали глаз слегка привядшей зеленью, рассыпанной по густому, изобильному желто-красному буйству осенних красок. Море, сине-зеленое, засыпающее, плескалось в огромной чаше Цемесской бухты. Стояли в очереди танкеры, и по утрам над медленно остывающей водой вился белый, текучий пар…
И кричали чайки.
Тут тоже было море, но бесцветное, серое и мелкое.
Вчера Пименов долго стоял на берегу Финского залива, вдыхая сырой солоноватый ветер всей грудью. Тут все было иначе, даже язык, на котором говорили питерцы, был стерильно правилен, словно здешняя сырость вымыла из него все краски и акценты. Он чувствовал себя чужестранцем, и единственное, что удерживало его от того, чтобы броситься в аэропорт и немедля улететь туда, где помидоры пахнут помидорами, а на женских лицах даже в ноябре еще видны следы от поцелуев солнца, — это сегодняшняя встреча.
Человек, с которым он должен был увидеться, уже ждал его на условленном месте — сравнительно свежий «Мерседес» цвета «антрацит», отплевывался от мелкой водяной пыли голубоватым выхлопом. За тонированными стеклами никого не было видно, но номер автомобиля был тот, что Борис Яковлевич назвал ему по телефону.
Пименов подошел к машине со стороны пассажира, постучал в окно, которое немедленно поехало вниз, и дребезжащий голос из темного нутра приказал ему:
— Назад садитесь. Вы Пименов?
Леха уселся на кожаные подушки, снял шляпу и провел ладонью по гладкой, словно бильярдный шар, голове.
— Да, я Пименов, — подтвердил он.
— Документик можно? — поинтересовался Дребезжащий с переднего сиденья. — А то времена нынче неспокойные.
Пименов протянул паспорт в промежуток между спинками кресел и произнес, не скрывая иронии:
— Так я не наркотики к вам привез.
— Ну, — отозвался Дребезжащий, — если уж совсем доверительно, Алексей Александрович, то кто знает, что опаснее. Уж кто-кто, а вы понимать должны…
Пименов усмехнулся.
— Вы Борис Яковлевич?
— Нет, с Борисом Яковлевичем вы увидитесь через пару минут. Он ждет вас.
Дребезжащий протянул паспорт обратно.
— Я, конечно, понимаю, что это ничего не гарантирует, но для порядка лучше, чтобы мы приехали к нему сами. Только вы и я.
— Я… — Пименов даже слегка растерялся. — Я в общем-то один… А кто вы?
«Мерседес» плавно тронулся с места и нырнул в один из небольших переулков.
— Я? — переспросил Дребезжащий. — Я друг Бориса Яковлевича. Старый друг. Я обеспечиваю, хм-хм.
— Что обеспечиваете?
— Безопасность и прозрачность сделок.
— Мне, в принципе, пока только информация нужна.
— Я знаю, — коротко отозвался Дребезжащий. — Мы получили рекомендации.
Рекомендации Пименову давал Хомяк — новороссийский антиквар, барыга, не брезговавший ничем, даже ворованным, и скупавший добычу у опасных, как кобры, «черных археологов». Толстомордый, приземистый и шустрый, как животное, название которого и было его фамилией. Не прозвищем, а именно фамилией. При такой фамилии ему-то и прозвище было ни к чему, да и имя тоже. Все так и звали его — Хомяк.
Именно ему Пименов продал первый десяток монет из золотого клада «Ноты». Именно он организовал сбыт остальной части сокровища, нажившись с двух сторон: и со стороны продавца, и со стороны покупателя. Именно он посоветовал, крутя непонятную пирамидку с иероглифами на ней в толстых, как сардельки, пальцах, приехать сюда.
— Есть несколько человек, Пима, — сказал он. — Только несколько человек на весь Союз, которые реально волокут в этих прибамбасах. Я не волоку. Как на меня, — он посмотрел на пирамидку через лупу, — так это полная херня. Но тебе повезло. Одного из этих умников я знаю. Только надо будет в Питер слетать? Ты как?
— Нормально, — отозвался Губатый. — Слетаем.
— Боря — приятный человек, — сообщил Хомяк доверительно. — Только малость, ну… Как бы тебе сказать правильнее?.. Не в себе!
— Не понял? — удивился Пименов.
Хомяк рассмеялся и положил пирамидку в деревянный футляр.
— Он у нас Юлиана Семенова перечитал. Ему везде враги мерещатся. Ну, знаешь, все эти охраны, боди, прости меня, Господи, гарды всякие. Заговоры против него и его драгоценной дочери. Но по Китаю — круче его нет. Он вообще-то профессор, без пяти минут академик был… В прошлой жизни!
— Ну, прямо так и без пяти минут! — не поверил Пименов.
— Ну, без десяти… Все равно, Пима, тебе надо столичным спецам ее показать, раз уж ты решил добиться полной ясности в этом вопросе. А Борис Яковлевич у нас интеллигент! Настоящий! Он и сидел за, — тут Хомяк мечтательно завел глаза к потолку, — воровство музейных экспонатов, правда, недолго, потому что не все доказали. А судя по тому, как он сейчас живет, нашли и доказали далеко не все. Ну, что это я тебя гружу?! Сам увидишь — он тебе понравится!
Человек, сидевший в нише за низким столиком, Пименову действительно понравился. Аккуратный, седой, как лунь, с длинными волосами, взятыми в косичку, он не сидел — восседал, скрестив кисти длиннопалых рук на рукоятке трости и внимательно смотрел на вошедших. Глаза у него были посажены глубоко, и тень, заполнявшая просторную нишу, делала их почти неразличимыми. И голос у него был соответствующий — густой, низкий, слегка дребезжащий на басах, как у Криса Нормана. Ну ни дать ни взять отставной рокер, переквалифицировавшийся в бизнесмена.
