Оружие, лежащее рядом с ним в специальном пенале, замаскированном под обычный кейс, было самым совершенным из тех, которые Савенко когда-нибудь держал в руках. За последние две недели он сделал из подобного ружья более тысячи выстрелов с разных дистанций и пристрелял еще одно — то, которое сейчас ждало своего часа.
Всего две недели, а кажется, прошла целая вечность.
По мере того, как солнце совершало свой путь, склоняясь к западу, на чердаке становилось все жарче. Раскалялась крыша, крытая крашеным кровельным железом, ошалевшие от зноя голуби прятались за трубами и в дождевых желобах и оттуда урчали, как работающий старый холодильник. Воздух над городом дрожал, очертания зданий теряли четкость. Купола церквей сливались с расплавленным небом, и Киев начинал походить на пустынный мираж — такой же зыбкий, призрачный и нереальный.
Сейчас Савенко, конечно, видеть этого не мог. Представлял — это да. Он вообще после страшной ностальгии по Москве, внезапно полюбил стремительно меняющийся Киев бурной любовью изгнанника. И это не было изменой величавой Белокаменной. Есть категория людей, не способных быть космополитами, — Сергей относился именно к таким. Москва изгнала его, он едва не умер на ее грязных тротуарах. Там он потерял все, что у него было, осталось только острое чувство одиночества, приправленное непроходящей обидой на вселенскую несправедливость случившегося. Он был брошен на произвол судьбы. И любовь к матери городов русских мгновенно излечила его от безответного чувства к бывшей столице некогда великой страны.
Правда, порою во снах он видел Воробьевы горы, ночной проспект Мира и грязно-белые стены Ново-Девичьего монастыря. Видел Патриаршьи, на которых возле пруда, весь в зелени, стоял старинный флигель, служивший ему офисом. Вспоминались улочки Старого Арбата, причудливо сбегающиеся перед тем, как впасть в асфальтовую реку Арбата Нового. Но чаще всего, не слишком часто, чтобы стать навязчивым кошмаром (все-таки он умел забывать), но значительно чаще, чем хотелось бы, он видел во сне ту развязку на Кутузовском. А на ней — горящий, как сноп сухого сена, автомобиль, зловещий антрацитовый блеск лака на корпусе джипа, мазки собственной крови на свежевыпавшем снегу, и снова и снова слышал вкрадчивый голос, выпевающий «Rain drops is falling on my head».
Живя здесь, в этом городе, сочетавшем изощренную склонность к византийской роскоши с совершенно бесхитростной южной жизнерадостностью, он нашел не только забвение — он нашел настоящую любовь, вторую жизнь, и был благодарен Киеву за это.
Сегодня все заканчивалось.
Савенко не был наивным человеком. Того, что было, уже не будет никогда. Никогда. При любом исходе. Останется ли он жить или умрет сегодня — Рубикон уже перейден. Судьба не пощадила его и во второй раз, безошибочно достав черный шар из своего мошеннического барабана. Что толку менять личины, когда кто-то уже отчеркнул ногтем посвященный тебе абзац в книге Судеб? Но это не значит, что игра сыграна до конца. Он не сдался в первый раз, хотя похоронный оркестр уже вовсю разогревал инструменты. И не собирался сдаваться в этот — он не рождественский гусь, украшенный яблоками и цукатами, чтобы тихо лежать на тарелке. Он уже доказывал это в прошлом и докажет в ближайшем будущем. Он просто не может быть другим, когда рядом есть его жена — Оксана.
Лежа в полумраке схрона, он попробовал коснуться своей левой щеки, но ничего не вышло. Ему казалось, что щека горит, но он знал, что это только воспоминание, которому уже две недели.
По этой щеке Оксана хлестнула его со всей силы в тот день, когда он примчался на Владимирскую, в их контору. Сразу после разговора с Алексом.
Тогда он рассказал ей всё.
Несколько секунд жена молчала, словно оглушенная его словами, а потом он скорее услышал, чем почувствовал на лице пощечину.
Сергей молчал. Говорить, собственно, было уже нечего. Во рту после удара ощущался явственный привкус крови.
— Скажи мне, чего ты боялся? Ну, объясни мне, дуре, на что это могло повлиять?
— Я был в розыске, Ксюша, — выдавил из себя Савенко. — Я был испуган. И я не врал. Я не говорил всей правды.
— Ты врал, — убежденно сказала она и всхлипнула. — Ты, мой муж, врал мне!
Даже сейчас, в шоке от его рассказа, заплаканная, растрепанная, она была так хороша, что при взгляде на нее у Сергея замирало сердце.
— Я боялся тебя потерять.
Она опустилась в гостевое кресло и заплакала, уткнув лицо в собственные колени.
— Ксюша, ты должна понимать, что то, что случилось сегодня, все равно бы произошло, даже знай ты все с самого первого дня. И в этом никто не виноват.
— Прости, — голос ее звучал приглушенно, — я понимаю. Извини, что я тебя ударила.
— Это ничего, — сказал Савенко и пощупал горящую щеку, — это бывает.
— Как мне теперь тебя называть? А? — спросила она, шмыгая носом. — Колей? Ох, всю жизнь терпеть не могла это имя!
— Того человека давно уже нет, он, наверное, умер тогда, в России, — ответил Савенко, а про себя подумал, что это вполне возможно, что для Ксюши было бы лучше, если бы это было так.
Ему еще предстояло сообщить жене об исчезновении детей.
— Та девушка, которая сгорела в машине, была твоей женой?
— Нет.
— Мне жаль ее…
— Мне тоже.
Говорить о том, что он ее даже не любил, Сергей не стал, тем более что по прошествии стольких лет и сам не был в этом уверен.
— Мне надо умыться.
— Ксана, — сказал он. — Ксана… Это еще не все. Дети.
От его слов она сжалась, будто бы ее ударили плетью между лопаток, плечи сразу стали острыми.
— Они забрали детей? — спросила она хриплым, совершенно незнакомым ему голосом. — Они забрали наших детей?!
Она медленно повернулась к Савенко, и он похолодел, увидев ее глаза, ставшие совершенно сухими и сменившие цвет с бархатного оттенка гнилой вишни на черный окрас — воронова крыла. Не только глаза, все ее лицо стало другим — резко очертились скулы, между широкими, красиво очерченными бровями, через лоб к волосам вздулась под кожей пульсирующая жила.
— Где они?
— Они увезли их. Их и Галину, — выдавил он из себя, не в силах оторвать от нее взгляд.
— Куда?
— Сказали, что в Панаму.
Внезапно Оксана рассмеялась, но не обычным своим звонким смехом, а очень недобро. От такого смеха вполне могло стать не по себе, только Савенко это уже не грозило. Ему и так было не по себе.
— В Панаму? Да ты что, Сережа? Какая Панама? Для этого паспорт нужен… Дай-ка я позвоню в ФСБ…
— Не надо никуда звонить. Даже если они не в Панаме и этот тип соврал мне, то Ната с Сашкой все равно у них. А может быть, он не соврал… Паспорт… Уж поверь, — сказал Савенко серьезно, — если это те, о ком я подумал, то паспорт для них не проблема.
