Она живо спустилась в каюту, оттуда раздался голос Ельцова, больше похожий на плач. Потом она что-то ему ответила и почти сразу появилась в рубке с полотенцем под мышкой и в солнцезащитных очках.
Одарив Губатого обворожительной усмешкой, она проскользнула по борту на бак и, расстелив полотенце поверх брезента, которым была затянута крышка люка, сбросила с себя и майку, и парео, и трусики.
«Вот черт! — сказал про себя Пименов. — Черт, черт, черт!!!»
Она, конечно, изменилась за эти годы. Он помнил ее совсем молодой девушкой, теперь перед ним была женщина. И надо сказать, красивая женщина. Совершенно без комплексов. Только белая, как молоко.
Оставшись в одних очках, она сложила одежду рядом с полотенцем, подошла к рубке и, приложив палец к губам, поманила Леху, а когда он, словно загипнотизированный, подался вперед, сказала тихонько на ухо:
— Подумай, Пима! — и подмигнула.
«Интересно, насколько меня хватит?» — спросил себя Пименов, наблюдая, как в двух шагах от него и в полутора метрах от своего страдающего морской болезнью мужа Изотова тщательно растирает себя кремом от загара. Процесс был увлекательным, Ленка сумела превратить эту процедуру в подобие стрип-шоу. Закончив растирание, она помахала Губатому рукой и улеглась на полотенце, подставив солнцу пышные ягодицы.
«Похоже, что не надолго, — решил Леха. — Ох, ненадолго».
В кубрике жалобно, как ночная птица, застонал Ельцов.
Пименов заставил себя посмотреть на приборы. До бухты оставалось чуть менее двадцати пяти морских миль.
— Смотри, — сказал Ельцов, указывая пальцем на скалу, образующую природный волнорез. — Совершенно черная скала слева.
— Если это она, — возразил Губатый, рассматривая берег в бинокль.
Он не хотел пока соглашаться с Олегом скорее всего просто из вредности. Скала, огораживающая бухту с северо-востока, была, конечно же, та самая, что присутствовала в описании бабульки. Маленькая Медведь-гора, только медведь на этот раз был черный, как смоль. Какие у нас там медведи черные? Гризли? Или гималайские? Голову этот мишка, как и положено, опустил в воду, метрах в ста шестидесяти от берега. Если судить по цвету воды — возле самой скалы было глубоко. А дальше — дальше была неизвестность. Похоже, что в самой бухте судоходство было невозможно — сплошные камни, замшелые, как тысячелетние черепахи, рядом — провалы, заполненные синей, как индиго, водой, тут же желтоватая россыпь галечной мели.
— Это она, — проговорил Ельцов с убеждением. — Тут весь берег рыжий — сланцевые породы, глина, гранитные вкрапления. А эта скала — черная. И здоровая.
Он был бледен, как дизентерийный больной. И хотя он умылся, пахло от него кисло — потом и старой блевотиной.
Солнце клонилось к закату. Воздух был прозрачен, и силуэты сосен, покрывавших вершину обрыва, и тех, что росли на самом обрыве, казались нарисованными кистью художника, тонкими четкими мазками: темно-коричневым и зеленым по светло-коричневому и голубому.
Пименов хмыкнул.
— Может быть, может быть…
— Страрушенция говорила, — вступила Изотова, уже одетая в свои велосипедные трусы и майку, — что на вершине обрыва была расщелина, в которой начиналась тропа. Очень крутая.
— И было это в 29-м году, — продолжил Губатый, не отрывая бинокль от глаз. — Какая тропа, Лена? Что от нее осталось за столько лет?
— Расщелина осталась, умник! — огрызнулась Изотова. — Понятно, что тропы нет. Она и тогда была условно проходимая. А разлом в кромке обрыва исчезнуть не должен!
Разлом действительно был, практически над мини-медведем.
В этом месте скала раскололась, часть грунта вместе с несколькими деревьями рухнула в образовавшуюся щель — разлом густо зарос кустарником. В цейсовскую оптику было хорошо видно оранжевую россыпь недозревшего шиповника и черные пятнышки спелой ежевики.
Третья примета — огромный валун, похожий на половинку гигантского глобуса, был не виден, но там, где он, по идее, должен был быть, громоздился оползень, напрочь перегородивший пляж. Из огромной буро-желтой кучи земли и камня, словно сломанные спички, торчали вековые сосны.
Как бы ни хотелось Пименову противоречить и дальше, но казаться смешным в глазах Ленки и Ельцова не хотелось совсем.
— Да, это здесь… — сказал он. — Проверь лодку, Лена. Надо промерять глубину вдоль скалы. Ты как, Олег? Пойдешь со мной?
— Да, — с готовностью откликнулся Ельцов. — Конечно, Леша.
— Оставайся на «Тайне», — отрезала Изотова недовольным тоном. — Толку от тебя.
— А какая разница? — спросил Олег с вполне понятной тоской в голосе. — Тут болтает, там качает…
Ветер действительно начал ощутимо задувать со стороны моря, поменяв направление несколько раньше обычного. И хотя прогноз на неделю был нормальный, Пименов, насмотревшийся, как при вполне нормальных прогнозах штормовое море, внезапно разыгравшись, вышвыривает на берег огромные сухогрузы, напрягся. Но барометр — старинный, голландский, присланный в подарок матерью — показывал «ясно» и падать пока не собирался.
«Тайна» стояла на якоре на глубине в двадцать пять саженей, в четырех кабельтовых от берега, недалеко от обширной банки, перекрывавшей вход в бухту с правой стороны. Место на случай шквала было не так чтобы очень, по идее надо было бы стать подальше, но Пименов не торопился с выбором. Очень уж хотелось отыскать проход вдоль мини-медведя, прикрывающего бухту с самой опасной стороны. Идеальное было бы местечко для стоянки.
— Давайте-ка спустим лодку на воду, — предложил он. — Я промеряю глубины, и если осадка позволит — станем на спокойной воде. И с моря нас видно не будет.
Надувной, четырех с половиной метровый «Адвенчер» с подвесным «Маринером» на пятнадцать сил висел на кран-балке по правому борту. Спустить его на воду было делом нескольких минут.
Губатый спрыгнул в лодку, подстыковал к кронштейну экран переносного эхолота, проверил бак и запустил мотор. «Маринер» заработал ровно, наполнив воздух равномерным гудением, словно рядом появился дантист с бормашиной.
— Ну, кто со мной? — спросил Пименов, ухватившись. — Давайте, голубки, решайте…
Изотова перемахнула через леер, как заправский мариман
[11], ловко сохранила равновесие, но, Леха мог поклясться, намеренно тут же его потеряла, вынудив Губатого подхватить ее под мышки, чтобы она не упала за борт.
Контакт получился плотный, что называется — по всей площади. Изотова ехидненько улыбнулась и аккуратно высвободилась из крепких объятий.
— Спасибо, — сказала она голосом пай-девочки. — Мне куда?
— Садись вперед, — буркнул недовольно Пименов, устраиваясь возле румпеля. — Берешь блокнот и пишешь, что я тебе говорю.
