Но когда ты в стельку пьян на концерте, попытка выпендриться – это не самое здравое решение. Вскоре после того, как группа начинает играть свой новый сингл, я обхожу разреженную толпу и, когда Джонни Гринвуд высекает всем известные аккорды, я раскидываю руки и во все горло подпеваю, стоя прямо под микрофонной стойкой Тома. Хуже того: я подпеваю стоя к Тому спиной, с неудержимой страстью беру на себя обязанности чирлидера.
Мои руки поднимаются и опускаются, я призываю других подпевать со мной. От меня отшатываются, и я остаюсь стоять перед певцом в одиночестве. Тем не менее я продолжаю: я же ярый поборник Radiohead. Я веду себя как дурак, но вскоре все почувствуют себя еще большими дураками из-за того, что не стояли под сценой вместе со мной.
Проходит еще несколько месяцев, и я еду три с лишним часа из Эксетера на север Лондона дождливым воскресным днем в марте 1993 года. Belly выступают хедлайнерами в клубе «Таун энд Кантри» в Кентиш-Тауне, а первыми играют The Cranberries, соблазнившие британскую музыкальную прессу своим дебютным синглом Linger. Таня Доннелли, бывшая певица Throwing Muses, решила стать звездой мейнстрима, и об этом сейчас много говорят, так что я, как вы понимаете, не без волнения ехал слушать обе эти группы, но на самом деле главная причина моей поездки – Radiohead, группа, играющая между ними. Сейчас Creep уже стала хитом в Штатах и постепенно пробирается и в Великобританию – многие издания признали песню «Синглом года». Их дебютный альбом Pablo Honey тем временем продается уже две недели и поднял, как я писал в The Third Degree, шум, не меньший, чем Suede в прошлом году. «То был тот еще шум», – добавляю я, шутя совсем не так смешно, как мне кажется.
Сам концерт, к сожалению, я помню смутно, за исключением того, как обрадовался встрече с их тур-менеджером и возможности пробраться за кулисы. Я нашел их гримерку, но там уже и без меня было полно народу, так что, быстро поздоровавшись с четырьмя музыкантами, спросил, где найти их фронтмена. Реакция довольно озадачивающая – все пожимают плечами. Сандвичи прямо на глазах сохнут под зеркальными лампами. Выйдя в коридор с бетонным полом, я слышу смех из гримерки Belly слева от меня, из которой как раз вышли несколько человек. Справа от меня, футах в десяти, виднеется лестница, спускающаяся к сцене, и я слышу странный шорох или кашель, исходящий от согбенной, похожей на гнома фигуры, стоящей на верхней ступеньке. Это Том, он один. После некоторых колебаний я плетусь к нему. Мы обмениваемся любезностями, но разговор как-то не клеится, и Том постепенно мрачнеет. Пора мне идти за пальто.
Перемотаем вперед еще на двенадцать месяцев, к 27 мая 1994 года. Прошло почти два года со времен той самой неловкой встречи с Томом в кофейне незадолго до выхода дебютного релиза Radiohead. Это снова я, держусь за перила балкона лондонского клуба «Астория». То, что происходит на сцене в тот самый момент, когда Radiohead начинают играть You, стало для меня настоящим откровением. Что бы я ни думал о них в прошлом, сейчас они играют с беспрецедентной настойчивостью, которая, однако же, практически не сказывается на качестве; грубые эскизы, которые они нарисовали на Pablo Honey, превратились в зверей с точеными мышцами, элегантных, диких и зрелых. Они весьма уверены в себе: второй ставят незнакомую песню Bones, а после яростной Ripcord следует Black Star; Йорк представляет ее, заранее самоуничижительно извиняясь за то, что исполняет еще одну новую композицию.
Собственно, она стала не последней: вскоре мы услышали The Bends, Fake Plastic Trees и Just. Йорк, в футболке Hawaii 81, с выпученными глазами, рычащий, конвульсивно склоняет голову в сторону, словно Юэн Бремнер из фильма Майка Ли «Обнаженные». Слева от него Гринвуд-младший в рубашке на несколько размеров меньше хватает гитару так, словно пытается ее укротить, а его брат прячется в тени, спокойно покачивая коротко стриженной головой и выдавая изобретательные басовые партии. На другой стороне сцены Эд O’Брайен – одетый так, словно собирается пробоваться на роль Иниго Монтойи в «Принцессе-невесте» (в оригинале эту роль сыграл Мэнди Патинкин) – высекает из своего инструмента неожиданные аккорды, возвращая «мясо» на пустые кости песен, словно до этого недооценивал свои возможности. Позади спокойный, непритязательный Фил Селуэй соединяет все вместе своими барабанами. А я пораженно таращусь на сцену с разинутым ртом.
Они выходят на бис, возможно, впервые исполняя Street Spirit (Fade Out) на публике и демонстрируя чувствительность, на которую Creep только намекала; недосказанная красота песни соблазнительна и обворожительна. После концерта я, что для меня необычно, практически утрачиваю дар речи, и, когда группа позже спускается в «Бар Кита Муна», я, ведомый адреналином, на ураганной скорости выпиваю одну пинту за другой и слишком возбужден, чтобы даже просто сказать им «Привет». Еще во время My Iron Lung, которую они сыграли примерно через полчаса после начала шоу, я понял, что никогда больше не поговорю с ними.
Залп гитарных партий Джонни Гринвуда разнес в клочья безыскусную мелодию Йорка, жестоко оторвав ее от извивающихся гитарных партий и сознательно отстающей от ритма басовой линии, и пробил дыру в окружающем меня мире. Эта безупречная демонстрация переходов от напряжения к облегчению подтвердила, что Radiohead действительно стали теми, кем, как я всегда надеялся, они станут. Примерно через год с небольшим со мной наконец-то согласился и весь мир.
* * *
Так что же значит альбом The Bends через два десятилетия после его выхода в марте 1995 года? Лично для меня он символизирует завершение взросления. За три года, прошедшие после встречи с Йорком в кофейне, я окончил университет, немного поработал в музыкальном магазине, а потом переехал в Лондон, где стал музыкальным публицистом. К работе я относился крайне серьезно: как бы я ни засиживался на вечеринках, в десять утра я всегда был в офисе в провонявшем мочой переулке в нескольких метрах от Оксфорд-стрит в центре Лондона. Комфортные детство и юность остались позади, и я поселился в двухместной обшарпанной квартирке в Сохо с тремя соседями. Там и начались такие приключения, которые я даже вообразить себе не мог: я напился с Guided By Voices, не пустил Лиама Галлахера в гримерку Afghan Whigs и курил травку Снуп Догга на шоу The Word.
Быть аристократичным в мире инди-рока не всегда легко: я был доверчивым и слишком чувствительным, не очень понимал свое место и не знал обычаев процветающей лондонской музыкальной индустрии. Но я все равно считал, что повзрослел, и, впервые услышав The Bends, понял, что и Radiohead, и я добрались до конца важнейшего участка увлекательного путешествия. У нас похожее происхождение, мы шли схожими дорогами и даже временами пересекались. Я считал, что их триумф – показатель моего успеха: я исполнил давнюю мечту и нашел свое альтернативное место в музыкальном бизнесе.
Чтобы с сочувствием отнестись к этому весьма неправдоподобному с виду заявлению, вы должны понять одну вещь: несмотря на все возможности, которые предоставляют платные частные школы, они не созданы для того, чтобы направить вас по такому пути. (По крайней мере, тогда не были созданы.) Обучение, доступное среднему классу в восьмидесятых, не помогало добиться успеха вне традиционных профессий. И, хотя были среди учеников и бунтари – курильщики, любители травки, пьяницы, мыслители, – для большинства бунт был просто позой, возможностью получить немного свободы до того, как остепениться и осесть в «домашних графствах» с хорошо воспитанным супругом (или супругой), парой не по годам развитых детей, любимым местом в лондонской электричке и раздутой ностальгией по зря потраченной юности. «Как и твой папаша, ты никогда не изменишься…»
