– На американских гастролях у меня две недели был шум в ушах и кровотечения, – рассказывает он со странной отрешенностью. – В Кливленде концерт был просто ужасный, я чуть не упал в обморок. В три часа ночи меня увезли в больницу, и врач сказал, что ситуация очень печальная. Я, конечно, рад бы отказаться и от того, и от другого, но вот лангетка мне все равно понадобится. Будет крайне самовлюбленно с моей стороны говорить, что здесь нет определенной доли притворства, но мне нравится надевать лангетку перед игрой. Это вроде бинтования пальцев перед боксерским поединком. Ритуал.
Впрочем, самый запоминающийся мрачный инцидент на гастролях случился в Мюнхене, когда Йорк упал без сознания прямо на сцене.
– Это на самом деле накопилось, – бормочет он, нервно подергиваясь в кресле и пряча лицо в руках. – В Америке был случай, когда я разболелся как хрен знает что. Простуда добралась до моего горла и превратилась в ларингит. Промоутер повел меня к врачу, это нормальная, стандартная штука, и врач сказал: «О, нет, вы можете выступать». Я начал с ними спорить. Они говорят: «Нет, просто прими эти лекарства, и все будет хорошо». А потом я понял, что промоутер платит врачу. В Германии болезнь опять обострилась, потому что зимой мы спали в холодном сыром автобусе. Пришел врач – ну, как обычно, оплаченный промоутером, и притащил огромную сумку лекарств. Какого дерьма там только не было. Он предложил мне инъекцию стероидов, я отказался. Я не стал ничего принимать, потому что думал, что и так справлюсь. Мы провели саундчек, и я такой: «О, блин, это совсем плохо». У меня вообще голоса не было. Но отменять концерт уже поздно. В общем, я вышел на сцену, и на третьей песне вырубился. Помню, как ударился об пол, и все. – Его лицо искажается в ухмылке. – На самом деле было круто.
Большинство аспектов нарождающегося статуса рок-звезды, похоже, сильно пугает Йорка. Самое частое слово, которое мы от него слышим, – «обречен». Он, конечно, говорит, что не страдает от острого страха перед славой («я просто ее не уважаю, вот и все»), но признается, что дружба с Майклом Стайпом оказалась полезна в том числе и советами по поводу того, как справиться с беспокойством. Впрочем, фронтмен Radiohead не очень охотно говорит об их отношениях.
– Если у тебя нет хотя бы подобия нормальной жизни, ты не сможешь сочинять, – размышляет он, – а если ты не можешь сочинять, то тебя не будет на сцене. Он помог мне справиться со многими вещами, с которыми я справиться не мог. А все остальное – это не дело кого-то еще, и это здорово. В общем, как-то так. Наверное, звучит все так, словно меня затащил в свои сети какой-нибудь евангелист.
А зачем тогда вообще продолжать делать музыку?
– Потому что я могу напиться допьяна в каком-нибудь клубе в Оксфорде в понедельник вечером, и ко мне подойдет какой-нибудь парень, купит еще выпить и скажет, что твоя последняя песня изменила его жизнь. Это что-то да значит. После такого начинаешь легче ко всему относиться.
Ваши тексты довольно страдальческие; можно ли сказать, что из-за этого фанаты Radiohead достаточно одержимые люди?
– Бывало такое. В письмах они чего только не пишут. Но вот когда встречаешься с ними вживую, все иначе. Люди пишут письма по разным причинам, иногда – весьма странным. Во времена первого альбома все было именно так из-за Creep и всей шумихи вокруг песни, но на самом деле немалая часть «мусора» отсеялась, когда мы выпустили The Bends. Мне перестали писать убийцы и рассказывать, как близка им песня Creep, и это круто. Теперь мы общаемся только с людьми, которым нравится то, что мы делаем, и у нас установилось взаимное уважение.
То есть для вас мотивация – просто музыка, которую вы делаете, и реакция публики на нее?
– (Саркастически) Знаю, это прозвучит ужасно, но да. (Изменившимся тоном) Но, знаете, это тоже, наверное, вранье…
Вы, похоже, любите заниматься самоедством по поводу и без повода.
– Я не занимаюсь самоедством, – протестует он. – Просто если бы я сам прочитал подобную фразу от кого-нибудь, то сразу подумал бы: «Идиот». Потому что тот, кто ее сказал, явно говорил неискренне.
Был период, когда Nirvana решила придержать коней, потому что им показалось, что они стали слишком знаменитыми и не могут с этим справиться. Можете ли вы представить, что сделаете что-то подобное, если станете реально знамениты?
– Ага, у меня всегда кнопка торможения наготове. Она должна быть у любого. Ну, знаете, канал прямой связи с президентом.
А как вы это сделаете? Выпустите несколько семнадцатиминутных синглов?
– Нет… нет, есть и другие способы. Другие тени, в которых можно укрыться, при этом не уходя в полную изоляцию. Это мне пришлось недавно усвоить. Но все равно от этого немного тяжко.
Вы когда-нибудь боялись, что большой успех пагубно повлияет на душевное здоровье?
– О да, – восклицает он, его настроение очень странно и внезапно улучшается. – Спасибо, да.
Позже этим вечером, когда начались сумерки, Том Йорк, похоже, вернулся в более уравновешенное состояние и почти риторически вопрошал: «Не думаю, что это все о нытье, правда ведь?»
Он корчит гримасу, когда товарищи по группе приглашают его в пивной сад местного паба, чтобы развеяться немного, и вместо этого отправляется в студию, чтобы продолжить работу над песнями для обратной стороны сингла Paranoid Android. Пока мы с остальными шли по извилистым деревенским дорожкам в пивную, разговор зашел о фронтмене, который несет на себе такую невыносимую ношу.
– Очень странно видеть, каким публика считает Тома, – в конце концов говорит Джонни Гринвуд, – потому что на самом деле он совсем другой. Я считаю Тома очень любящим и искренним человеком.
– Ага, – добавляет его брат, – но мы не задергиваем шторы в спальнях, когда собираемся спать, из-за того, что в окна лезут всякие странные люди. С этим, к счастью, у нас проблем нет. Полагаю, это немного другой порядок стресса. Мне кажется, что он сильно беспокоится, сможет ли поддерживать в себе сразу две личности. Это своеобразный защитный механизм.
– Ну, я жил с ним в одной комнате четыре года, – смеется Селуэй, затем эффектно добавляет: – И это совсем не тот человек, которого вы видите в интервью.
Очень странные ребята, эти Radiohead. Замкнутые, аристократичные, параноидальные до иррациональности, но вместе с тем они создают до боли прекрасные песни, богатые мозговыносящими звуковыми трюками. Возможно, они даже смогут подновить гранитное лицо рок-музыки, если их новое прог-роковое увлечение не сожрет их, или они не распадутся в процессе. Боже, спаси их, если они когда-нибудь подсядут на настоящие наркотики.
– Мы? На тяжелых наркотиках? Это будет ужасно, – ранее сказал Том Йорк шутливым тоном. – Мы, скорее всего, станем звучать как Брайан Адамс.
Глава 2
Рецензия на OK Computer
Ник Кент, MOJO, июль 1997 года
