Йорк поет так, что иной раз вообще непонятно, какой же у песни текст; строчки появляются и пропадают – и некоторые фразы звучат достаточно разборчиво, а другие исчезают и забываются. Отказ от четкой дикции уже довольно давно входит в инструментарий поп-музыки. Сосредоточившись, вы можете разобрать практически все тексты, а вот при рассеянном прослушивании вы слышите лишь небольшой набор строчек, которым подпеваете и запоминаете. Это своеобразный способ сосредоточить не только внимание, но и невнимание.
Самая важная отличительная черта текстов Radiohead, в отличие от привычного лирического «я» и апострофического поп-музыкального «ты», – это «мы». «We ride», «We escape», «We’re damaged goods», «Bring down the government/…/They don’t speak for us»
[71]. Но еще: «We suck young blood», «We can wipe you out/…/Anytime»
[72]. Это местоимение не указывает на какой-либо существующий коллектив; песни – не о национальной группе или даже не об абстрактной категории слушателей рока. Так кто же такие «мы»?
Это испуганный человек, который лжет, пытаясь убедить кого-то, что он не один – как ребенок, который говорит: «Мы идем!», чтобы воображаемые монстры не знали, что с ним никого нет. Это «мы», о которых мечтает каждый, воображаемый коллектив, который может сопротивляться или угрожать, и это, возможно, проникает в мысли всех других слушателей, не только ваши, когда они сидят одни в своих комнатах или машинах и подпевают тому же самому тексту. Это, как я уже говорил, «мы» жестокой власти, к которой вы не принадлежите: голос тирана, бандита, злого родителя, коррумпированного полицейского. Вы принимаете его в себя, и его голос распространяется на всех других, которые, как и вы, сейчас напевают эти же слова. Вы наконец-то чувствуете облегчение – настолько это приятное чувство, пропевать все эти невысказанные приказы самому себе, словно их наконец-то отдаете вы сами. Это вы сами желаете разрушения – словно Пиратка Дженни из «Трехгрошовой оперы» Брехта и Вайля, официантка, которая моет посуду и принимает заказы, зная, что скоро в ее город прибудет Черный Корабль, ощетинившийся пушками. А когда его команда спросит свою королеву, кого нужно убить, она ответит: «Alle!» («Всех!») Так что типичная песня Radiohead, посредством одних и тех же повторяемых слов, превращается в чередование между силами, которые бросают вызов бесцеремонной власти, и самой этой властью, между людьми, исполненными надежды, и чревовещательным подражанием тирану.
Нужно признать, что другие запоминающиеся тексты содержат в себе и фразы о самопомощи. Многие из этих важных строчек – просто клишированные лозунги из нашей культуры, и, конечно, одна из странных черт поп-музыки состоит в том, что даже самые избитые фразы могут звучать очень трогательно; они во второй раз выполняют свою задачу. Отчаянный голос поет: «You can try the best you can/If you try the best you can/The best you can is good enough»
[73]. Или: «Breathe, keep breathing/Don’t lose your nerve»
[74]. Или: «Everyone/Everyone around here/Everyone is so near/It’s holding on»
[75]. На печатной странице эти строчки совсем не впечатляют, если вы не слышите их в своей памяти, в обрамлении музыки. Нужно опять-таки понимать разницу между поэзией и поп-музыкой. Самые важные строчки в попе очень редко заслуживают внимания с поэтической точки зрения; зачастую они – и это совершенно умышленно и необходимо – самые прямолинейные, мелодраматичные и банальные из всех. Но это оправдано. Поднимается новый вопрос: почему определенная музыкальная обстановка и определенное объединение простых и более сложных текстов могут переделать испорченный язык и восстановить невинность эмоционального выражения. (Это чувство знакомо слушателям оперы по ариям вроде Un bel di («В ясный день желанный») или O mio babbino caro («О мой любимый папа»). Но, с другой стороны, у оперной критики тоже давняя проблема с текстами.) Среди всех остальных чувств, вызываемых музыкой и текстами, фразы о самопомощи вполне могут дать вам как раз необходимую дозу силы воли или стойкости.
Чем больше я пытаюсь описать, почему музыка Radiohead работает именно так, как работает, и, экстраполируя, почему поп-музыка работает именно так, как работает, тем яснее становится, что поп на самом деле воздействует на наши мировоззрения и действия, не создавая их. Мне кажется, что поп-музыка скорее дает возможность зацепиться за некоторые вещи, о которых вы уже думали, но, возможно, не могли выразить словами, и сохранить некоторые чувства, которые редко испытывали, в другой форме – музыки и слов, где когнитивная и эмоциональная часть менее разделены.
Я считаю, что песни позволяют вам собраться с духом или наоборот, расслабиться для определенных действий, но сами по себе они ничего не начинают. А конкретные песни и любимые группы диктуют взгляды, которые вы можете сохранить и заново вспомнить, и действия, которые вы совершите, – а какие именно песни и группы сформируют ваш зачаточный личный опыт, зависит от алхимии вашего опыта и самого искусства.
Поп-музыка – это не зеркало и не пятно Роршаха, в которые вы заглядываете и видите только себя; это и не лекция, не интерпретируемая поэма или просто решительная речь. Она чему-то учит, но лишь стимулируя и сохраняя все то, что вы усвоили в каких-то других источниках. Или же она готовит почву для дальнейших открытий – иногда это знания, которые вы, возможно, не «узнали» бы иначе, кроме как путем запоминания, а затем периодической реактивации в этой атмосфере.
Но подстрекают ли эти сохраненные знания к революции? Поп-музыка не революционна ни в одном из логичных смыслов слова. Это следует из вывода, что поп-музыка не создает мировоззрений, не внушает принципов и не вызывает действий ex nihilo
[76]. Она не может отменить приказ. Но, поскольку столь многие представители поп-музыки называют себя революционерами, мне кажется, они вполне корректно указывают на что-то другое – значительное, но более ограниченное и сложное. У поп-музыки действительно есть антисоциальные или контркультурные тенденции, которые логически вытекают из того, что она делает. Иначе говоря, есть некое характерное влияние среды, которая позволяет вам сохранять и заново активировать формы знаний и опыта, которые вы «должны» забыть или которые «должны» исчезнуть сами. Глагол «должны» здесь не имеет никакого зловещего значения, он просто говорит о том, что социальные формы, условности, конформность и обычная разумная речь не позволяют вам говорить об этих вещах, если же вы о них и говорите, то ставите себя в глупое положение. Поп-музыка помогает вам держаться за следы личных чувств, которые должно было стереть общество и даже заново активировать их. Конечно, здесь мы говорим о всевозможных категориях хрупких личных знаний: фразы, которые нельзя произносить публично, потому что они слишком щекотливы или идеологически невыдержанны, или другие идеи, которые нельзя высказывать, потому что они эгоистичны, бездумны, разрушительны и глупы. Это помогает объяснить, почему рассказы «Чему меня научила поп-музыка» могут так быстро переходить от высокого к смехотворному и обратно к высокому. Это объясняет, почему мы правы в своем чувстве, что многие из обещаний поп-музыки не стоят нашего доверия.
