А на пляже каждый сам по себе, даже если он пришел сюда с семьей. Многочисленные пресвитерианцы корейско-американского происхождения после службы в церкви играют на пляже в волейбол, по-корейски прославляя Иисуса; там полно и других американцев-христиан, но каждый, стоит ему повернуться лицом к волнам, становится на пляже одиноким язычником и уже не имеет национальности. Волны бегут навстречу всем и каждому в отдельности. Все эти волны стремятся встретиться с людьми. Но многие люди на них даже не смотрят. Отворачиваются. А некоторые и вовсе целуются в дюнах. Огромные волны разбиваются о берег, и маленькие дети, крича как чайки, убегают от волн, и чайки тоже кричат, разбегаются и взлетают. У чаек такие маленькие, но широкие красные лапки. Многие американцы прогуливаются, широко шагая, в своих огромных грязно-белых башмаках, оставляя на песке крупные отчетливые следы. Многие бегают трусцой. Бегают, бегают, бегают по берегу, по самой кромке воды, тяжело дыша и даже не глядя на набегающие волны, которым совершенно нет дела до здоровья этих людей. Иногда американцы пробегают рядом с волейболистами, рядом с чайками, которые тут же взлетают, а волны между тем все набегают и набегают на берег одна за другой, одна за другой.
Наступает воскресный полдень, и волны по-прежнему набегают на берег, и разбиваются, и отступают назад, и дети по-прежнему кричат и убегают от них, но людей на пляже постепенно становится все меньше. А волны все набегают, их столько же, сколько и всегда. На маленьких улочках уже взревывают автомобильные моторы. С хлопаньем открываются и закрываются дверцы машин. Потом машины начинают уезжать, уезжают, уезжают, и вот все они уже уехали. И солнце тонет, тонет, тонет в воде, и вот оно совсем утонуло. И дюны, среди которых целовались люди, теперь холодны.
Воскресным вечером людей на пляже нет, но где-то вдали виднеются костры — там еще кто-то остался, и оттуда доносится пение. И чья-то совершенно языческая собака носится по самой кромке воды. А море вдали, за набегающими на берег волнами прибоя, которые несут в себе последние отблески света, становится серым. Куда же это все уехали, где они? Разъехались по домам. По своим маленьким, ярко освещенным коробкам с искусственной жизнью. Пора спать, а на простынях в постели песок. Молитвы на ночь. Маленькие детские ножонки с широкими ступнями, слегка обожженные солнцем, смазывают лосьоном от загара. Дети засыпают, и перед глазами у них летают чайки. И волны укачивают их, обнимая своими длинными руками. Каждого по отдельности. А пляж, на котором их сейчас нет, тоже становится серым, как и море, и над ним повисает в небесах белый месяц. Месяц плывет как бы между воскресной ночью и понедельничным утром где-то вдали, над самым горизонтом, над серым морем, далеко от кромки прибоя и набегающих на берег волн, которым все это совершенно неинтересно.
Во время засухи
Cара поливала помидоры, пристроив шланг так, чтобы вода текла прямо в канавку между пышными кустами с перепутанными ветвями, на которых в беспорядке висели томаты — зеленые, красные, желтые; и маленькие, грушевидной формы, и побольше, похожие на крупные сливы, и самой что ни на есть классической формы, — так что ей и не разобраться было, какие именно растут на том или ином из шести огромных кустов. Она съела один желтый помидорчик, похожий на маленькую грушу. У него был приятный медовый вкус с легкой кислинкой. Восхитительный горьковатый аромат помидорных листьев уже успел пропитать ей руки. Она подумала, что надо, наверное, сходить за корзинкой и собрать наиболее спелые красные и желтые плоды, но сперва все же следует полить огород, и два старых розовых куста, страстно желавших напиться, и молоденькую азалию, у которой такой вид, словно она умирает от жажды. Косые лучи предзакатного солнца пронизывали воздух, и от этого вода, бившая из шланга, казалась красноватой. Сара пригляделась и решила, что, должно быть, в водопроводных трубах скопилось слишком много ржавчины: вытекавшая из шланга вода становилась все более мутной, красновато-коричневой. Она подняла шланг повыше, чтобы вода била вверх, и стала следить за струей. Цвет воды быстро менялся, став еще темнее, почти алым. Падая на землю, вода образовывала лужицы пугающе насыщенного красного цвета, которые медленно впитывались в почву. К крану Сара не прикасалась, однако напор воды усилился сам собой. Красная струя, бившая из шланга, стала очень мощной и странно плотной на вид. И касаться этой воды совсем не хотелось.
Сара опять пристроила шланг в канавку и прошла к напорной трубе, чтобы немного прикрутить кран. Ей казалось, что вода, имеющая такой страшноватый цвет, может повредить растениям. Озадаченная, чувствуя смутную тревогу, она поднялась на невысокое, в две ступеньки, кухонное крыльцо и, распахнув затянутую сеткой внутреннюю дверь, привычным движением ноги захлопнула ее за собой. Белл стояла у раковины.
— Там что-то странное… — начала было Сара, но Белл только глянула на нее и сказала:
— Смотри.
Из выгнутого стального крана бежала красная струя, разлетаясь брызгами по белой эмалированной раковине, собираясь в лужицу возле сливного отверстия и утекая в трубу.
— Должно быть, нагреватель сломался, — предположила Белл.
— Из шланга в саду такая же течет, — возразила Сара.
Помолчав, Белл сказала:
— Это все наверняка из-за засухи! Что-то в резервуары попало. Ил со дна озера или еще что-то в этом роде.
— Выключи ее немедленно, — велела ей Сара.
Белл выключила горячую воду. Немного подождала и медленно, как бы нехотя, повернула холодный кран. Оттуда тоже вылетела мощная красная струя, орошая раковину обильными брызгами. Белл сунула под струю палец.
— Не надо! — вырвалось у Сары.
— Господи, — сказала Белл, — она же почти горячая! — Она выключила воду.
Обе как завороженные смотрели на красные капли, лениво стекавшие к сливному отверстию.
— Может, слесаря позвать? — предложила Белл. — Нет, наверное, не стоит… А может, в городское водное хозяйство позвонить? Или в управление канализацией и водоснабжением? Ты как думаешь? Хотя, по-моему, то же самое сейчас у всех происходит, так что все сразу и начнут трезвонить. Как при землетрясении.
Сара прошла на крытую веранду и посмотрела в широкое окно за поросшую бурой травой лужайку туда, где по ту сторону улицы, в саду у Мортенсонов, по-прежнему работал разбрызгиватель. Был воскресный вечер, а воскресенье — один из тех двух дней в неделю, когда полив официально разрешен в связи с сильной засухой. Предполагалось, правда, что поливать люди будут только вручную и только плодоносящие кустарники и огороды, но мистер Мортенсон включал свой маленький газонный разбрызгиватель, и никто ничего не говорил и не доносил на него. Мортенсон был крупным мужчиной и имел двоих таких же крупных сыновей-подростков, вечно гонявших на мотоциклах. Он никогда не разговаривал с Белл и Сарой, он даже в их сторону никогда не глядел. Его сыновья тоже никогда с ними не разговаривали, но глаза на них все же иногда пялили, что-то обсуждая при этом со своими приятелями, приезжавшими к ним в пикапах или на мотоциклах. Мистер Мортенсон в данный момент находился, видимо, в своем огромном гараже и пилил дрова; пронзительный визг электропилы, от которого чуть не лопались барабанные перепонки, внезапно на минуту смолк, потом начался снова. Миссис Мортенсон вот уже с час как ушла в церковь; по воскресеньям она ходила туда утром и вечером. И всегда отворачивалась, проходя мимо дома Белл и Сары.
