Мизерные шансы, подумал он, выскакивая из укрытия. Но это ничего! Я быстрый! В меня не так просто попасть!
Кирилл успел сделать ровно шесть широких шагов до того момента, как пуля попала ему в правую ногу и вдребезги разнесла коленную чашечку.
Мир Зеро. Аруба. Октябрь
Денис опускался первым.
Пока они готовились к погружению, Родни не спускал с них глаз. Опытный инструктор легко оценит подготовленность дайвера за те несколько минут, что приводится в порядок дыхательная аппаратура, и сделает это гораздо точнее, чем по записям в логбуке
[11].
Глядя на то, как Денис и Карина подсоединяют привезенные с собой редукторы к баллонам со сжатым воздухом и крепят баллоны к BCD
[12], Родни одобрительно хмыкнул и расслабился.
— Корабль безопасный, — пояснил он, помогая Карине облачиться в акваланг. — Можете спускаться по шнуру, можете без него. Корма лежит на 35 футах, нос на 60. Корпус переломан почти посередине. Внутри ничего нет, туда лазить незачем. Все интересное на палубе.
Он глянул на небо и сощурился.
— День хороший. Фото получатся на славу.
Давыдов проконтролировал давление по манометру, чуть поддул компенсатор через ниппель, чтобы не тратить воздух из баллона, и в уме прикинул время, которое они с женой могли провести внизу с учетом одной остановки для декомпрессии. Несмотря на модный дайв-компьютер, застегнутый на кисти левой руки, он все еще определял длительность погружения расчетом, как его когда-то учили.
Денис проверил акваланг Карины, а она — его оборудование. Все было в порядке.
Родни вывесил над лодкой флаг, оповещающий, что в воде находятся дайверы, и спустя минуту они уже плавали в теплой океанской волне, надевая маски перед погружением. А еще через минуту скользили вниз — от залитой солнцем поверхности к зеленоватой мглистой глубине, где в дрожании темных гибких теней виднелись очертания затонувшего судна.
Давыдов обожал ощущение от первых минут под водой — бесподобное, ни на что не похожее чувство трехмерности водного мира, мира, в котором ты не прикован к плоскости, а подобен птице или скату, парящим каждый в своей стихии. Денис пробовал прыгать с парашютом, но впечатления от прыжка его не порадовали. Сначала было шумно и страшно, потом — холодно, страшно и неудобно (он прыгал в связке с инструктором), приземление вообще получилось жестким… В общем, желание повторить опыт не возникало. А под водой он с первых секунд чувствовал себя как дома и легко освоил не очень хитромудрую науку погружений — делай все согласно инструкции и будешь жив и здоров.
Карину на нырялку после долгих разговоров присадил именно он, и с тех пор Давыдовы погружались каждый раз, когда выпадала такая возможность.
От буя, обозначавшего место спуска, вниз уходил мохнатый от мелких водорослей фал, больше похожий не на капроновую веревку, а на диковинного заросшего червяка — встречались на дне такие, правда, не настолько длинные. Давыдовы шли ко дну по широкой спирали, стараясь получше рассмотреть общую картину кораблекрушения.
Карина была права. От любого затонувшего корабля, особенно если он не затоплен специально, как искусственный риф для привлечения экзотических рыб, кораллов и дайверов, веет смертью. Этот погиб после торпедной атаки, практически расколовшись на волне, и место разлома было прекрасно видно сверху. Судно лежало с креном на левый борт, нос ниже кормы, и разорванный бок был словно разверстая рана, так и не затянувшаяся со времен войны.
Давыдова почему-то привлекали обломки кораблекрушений, хотя особой склонности к некрофилии он у себя не замечал. Просто каждый такой корабль был хранилищем историй и сюжетов — это Денису подсказывало шестое писательское чувство. Оборванные жизни, измененные судьбы — сотни, а иногда и тысячи переплетенных в плотный клубок человеческих трагедий: готовые романы, повести, рассказы, в которых будет намешано всего, что делает литературу — литературой, которую читают.
Возможно, в любопытстве такого рода было что-то низменное — так журналист отдела горячих новостей паразитирует на убийствах, автокатастрофах и несчастных случаях, зарабатывая себе популярность и деньги на чужой крови. Низменно, аморально, но публика читает столбцы, чтобы узнать о чужих несчастьях и остро почувствовать свою уязвимость. Писатель никогда не напишет настоящей книги, если не наполнит ее жизненными коллизиями, которые будут бросать героев из ада в рай и снова низвергать в ад. Писать о счастье — откровенно скучно. Писать только лишь о несчастьях — загнать читателя в депрессию. Нужен коктейль с общеизвестными ингредиентами: любовь, ненависть, предательство, смерть, юмор, опасность, страсть, благородство, нежность, цинизм… и талант писателя, чтобы соединить все эти элементы в нужной и единственно верной пропорции.
Давыдов оглянулся. Карина, повторяя его движения, плыла несколькими метрами выше. Вокруг нее в надежде на какое-нибудь лакомство вились десятки мелких рыбешек. От обилия планктона вода казалась мутноватой, но даже отсюда, сверху, было видно, что рыбы разной расцветки и размера буквально кишмя кишели возле затонувшего корабля.
Он сделал рукой приглашающий жест и, срезав очередной виток спирали, пошел вниз по более крутой траектории. Мимо него, оставляя след из мелких пузырьков, пронеслась испуганная пара малышей-тунцов.
Морская живность давно заселила железный труп сухогруза. Водоросли плотным ковром затянули все, на чем смогли закрепиться, из распоротого корабельного чрева каждую секунду выскакивали стайки рыбьей мелочи и тут же ныряли обратно. Денис знал, что внутренности судна заселены поплотнее коммунальной квартиры и сейчас за ними следят тысячи внимательных глаз. Испуганных — у тех, кто готов броситься наутек. И настороженных — у тех, кто вполне может вцепиться в человеческую плоть зубами, если представится такая возможность.
Тунцы, сверкая синеватыми блестящими боками, вновь промчались мимо них, когда Денис и Карина проплывали над палубой. Малыши явно любопытничали: боялись, но описывали круги вокруг странных существ — одноглазых, с наростами на спине и перепончатыми плавниками. По пути они врезались в стайку малька и знатно перекусили — рыбки бросились врассыпную, но было уже поздно. Из открытого люка показалась голова мурены — выпученные глаза, приоткрытая пасть с торчащими иглами зубов, гладкое змеиное тело. Мурена раскачивалась, и для сходства с коброй ей не хватало только раздутого капюшона.
Давыдов взялся за камеру. В такой мути снимок журнального качества не сделать, но больно уж хорош был объект фотосъемки! Он сместил центр тяжести, развернул корпус и завис над муреной почти вниз головой. Света хватало, зубастая морда оказалась в центре видоискателя. Еще секунда — и мурена втянется обратно, в свое логово, и он запорет снимок. Давыдов нажал и придержал кнопку спуска, снимая серию. Затвор сработал несколько раз подряд. Змееподобная хищница юркнула в темный провал люка, над которым висел Давыдов, и он невольно подался за ней, продолжая работать камерой. Внезапно что-то швырнуло его вниз, в темноту, и он едва не расколотил маску о край ржавой переборки. Удар пришелся выше, по касательной, и шершавое, как наждак, железо оцарапало ему лоб и висок, но стекло уцелело. Сила инерции волокла его дальше, он попытался перевернуться, но только закувыркался между мшистыми лестничными ступенями и искореженным ограждением. Баллон ударил о металл, Давыдов неловко махнул ластами и едва не свернул себе шею. Сверху его снова пнули — между ним и светлым контуром люка мелькнула темная тень. Ошалевший от происходящего Денис выронил камеру, и она полетела в глубину, но повисла на страховочном фале.
