— Are you OK, guys? Something wrong?
[13]
В кадре появилось еще одно лицо — инструктора по дайвингу. Как его…
Давыдову пришлось напрячься, чтобы вспомнить имя парня — его просто стерло из памяти. Руди? Или, кажется — Родни…
— Nothing wrong, Rodney, I’am OK. Don’t worry about…
[14]
Родни был не просто озабочен, он был испуган до крайности — смуглая кожа посерела, глаза бегали. Утопить туриста в разгар сезона — еще то удовольствие. Он должен был идти на дайв вместе с подопечными, какими бы опытными те ни показались, а не прохлаждаться в лодке! Теперь инструктор пытался оценить размер ожидаемых неприятностей, который явно находился в прямой зависимости от полученных Денисом повреждений.
— Ты вытащила меня?
Карина закусила губу и кивнула.
— Я что? Застрял? Или ударился головой?
Давыдов потрогал гудящий затылок. Шишки не прощупывались, но в нескольких местах болело, и сильно.
— Ты потерял сознание, — сказала Карина, и глаза ее наполнились слезами. — Плыл передо мной, потом у самого судна, выронил загубник и упал в трюм. Я не сразу поняла, что произошло. Думала — эйфория.
— Это была не эйфория, — Денис снова заперхал, чувствуя во рту вкус желчи.
— Я знаю.
— Какая была глубина?
— Больше тридцатки. Метров тридцать пять…
— То-то я думаю, от чего у меня задница чешется!
— На остановки времени не было, — Карина шмыгнула носом и снова вытерла натекшую ему на щеку кровь. — У тебя уже были полные легкие воды. Так что я тащила прямо наверх.
— А как ты сама? Ничего не болит?
— Бывало лучше…
— Испугалась?
— Как никогда в жизни!
— Не помню, — просипел Давыдов, переворачиваясь на спину. — Ни хрена не помню! Как погружались — помню. Помню судно на дне. Мурену помню, как я ее снимал. А дальше — не помню. Ах, мать моя женщина, голова болит! Как же ты меня доперла, сердце мое?
— На энтузиазме…
— Свершилось чудо! — продекламировал Денис, копируя Карлсона. — Друг спас жизнь друга!
С Карлсоном получилось еще хуже, чем с улыбкой.
Он закрыл глаза, но солнце продолжало светить сквозь кожу век.
Карина молча сидела рядом, держа мужа за руку.
— Как ты думаешь, это давление? — спросил он чуть погодя.
— Не знаю.
— Приедем домой, схожу к врачу.
— Обязательно. Ты уже не мальчик.
— Я еще и не девочка, — сказал Денис, кривовато улыбаясь. — Могу показать.
Он попытался сесть, но зашипел от боли. Зад чесался невероятно, теперь Давыдов понимал, что чувствует медведь, усевшийся на муравейник.
— Успокойся, Ден, — Карина придержала его за плечи, помогая опереться спиной о надувной борт лодки. — Покажет он… Покажешь, если найдешь. Ты фотоаппарат уронил внизу, я за ним спущусь, ладно? Мне сейчас под воду врачами показано…
— С удовольствием составил бы тебе компанию, но… увы…
— Твое чувство юмора не утопить.
— Ну почему не утопить? — резонно заметил Денис. — Можно! Но только вместе со мной…
— Rodney, — сказала Карина, поворачиваясь к инструктору, — I need dive to bottom, we lost camera.
— You can’t dive alone, — возмутился Родни. — You saw what’s happened…
Карина покачала головой.
— Someone need watch him, — приказала она. — I’ll be back as soon as possible, don’t care about me. I’ll find camera and go back, Rodney. It’s simple for me. Beliеve, I can do it.
Инструктор вздохнул с тоской, но помог Карине надеть BCD. Усевшись на надувной борт, она натянула ласты, сунула в рот загубник и с переворотом спиной вперед ушла в воду.
— Your wife is а really brave girl! — провожая Карину взглядом, сообщил Родни.
— I know…
[15]— отозвался Давыдов.
Мир Зеро. Варшава. Ноябрь
Снег в Варшаве валил вторые сутки.
То, что их самолет сел в Шопене
[16], походило на чудо. Полосу успели расчистить как раз между двумя снегопадами — утренним и вечерним. Рейс из Нью-Йорка приземлился в 19:30 по местному времени и ВПП тут же закрыли. Для начала ноября такая погода в Польше считалась аномальной — об этом говорили на всех новостных каналах, на каждом плазменном экране кто-то высказывал свое крайне компетентное мнение о климатических изменениях и о страшной судьбе, которая ждет человечество в самом ближайшем будущем.
Все время, что Давыдовы стояли в очереди на пограничный контроль, по ТВ транслировали последствия метели — парализованные Аллеи Ерозалимски, машины, замерзающие на заснеженных проспектах, мигающие желтым светофоры, которые давно ничем не управляли. Набережные, снятые с верхней точки, напоминали реки, наполненные тревожными огнями. То там, то тут вспыхивали аварийные лампы, пульсировали синим проблесковые маяки спецмашин. Днем тоже мело, но в сравнении с тем, что началось вечером, можно было считать, что до того снега и не было.
За огромными стеклами аэропортовских окон вздымались сугробы. Компактные снегоочистители ворчали, захлебываясь в коричневой каше, все быстрее и быстрее заполнявшей мостовые и тротуары под эстакадами. Снегоуборочные машины были бессильны. Люди — тоже. На столицу тяжелой белой грудью навалилась зима.
Такси в город не ехали. Они вообще никуда не ехали — стояли в пробке. В центр можно было проехать только на танке или БТРе с отвалом. Стихия есть стихия. Когда на любой большой город за 24 часа выпадает двухмесячная норма осадков, происходящее в нем можно назвать только концом света.
В Варшаве осталось работоспособным последнее и самое демократическое средство сообщения — метро. И Миша Курочкин, их куратор в польском издательстве «Прометей».
Он ждал их возле своего громадного джипа (страсть к таким монстрам Курочкин сохранил со времен своей буйной молодости, протекавшей в громовых 90-х, когда он, по его словам, поддерживал движ, в результате которого и оказался в Польше без возможности вернуться на родину).
