Он снял с полки сумку с компьютером и, откинув крышку «мака», создал новый файл.
Демиург, говоришь? Пишем будущее цивилизации, говоришь! Погоди! Сейчас мы тебе напишем!
У этой истории было начало. Когда все началось? Наверное, тогда, на выставке, когда он впервые встретил Извечного. Человека с почтовым ящиком вместо рта.
Пальцы помчались по клавиатуре в привычном темпе.
Варшава. Международная книжная выставка. Стенд издательства «Прометей». Октябрь
— Скажите, господин Давыдов, вы как писатель несете людям разумное, доброе, вечное?
Молодая девчонка. Интересно, знает она, кто впервые сказал про «разумное, доброе, вечное»? Глаза умные, наверное, знает. Читала.
— Можете говорить по-русски, — пошутил Денис. — Я все еще понимаю.
Мир Зеро. Станция наблюдателей. Ноябрь
— Позабавился?
Тот, кого Давыдов называл Сергеем Борисовичем, сбросил с плеч длинное пальто, на котором еще таяли мелкие снежинки, и с видимым удовольствием уселся в чашу рабочего кресла.
— Хороша забава, Люциус, — произнес он устало, ухватив со столика бокал с золотистой жидкостью. — Ты же знаешь, как я ненавижу поезда! Болит спина, я не спал всю ночь!
Люциус повел ноздрями, словно принюхивающийся спаниель, и ухмыльнулся.
Он казался полной противоположностью Сергею Борисовичу — невысокий, коренастый, рыжий, с растрепанной, горящей красным огнем копной на макушке и такими же огненными усами.
Но вот улыбка делала этих двоих удивительно схожими — механическая, совершенно неискренняя, искусственная.
Включил — выключил. Процесс, не эмоция.
— Судя по запаху, пережить потрясения тебе помогала местная амброзия. И перестань плакаться! Я прекрасно знаю, что ты не нуждаешься во сне, Дэмиен!
— Я нуждаюсь во сне, — возразил Сергей Борисович. — Физиологически, конечно, нет, а вот эстетически нуждаюсь.
Он щелкнул пальцами и перед ним возник голографический экран — сотни и тысячи мелких картинок, которые двигались, загорались и угасали, повинуясь какому-то сложному ритму. Человеческий глаз, скорее всего, ничего бы не разобрал в этом мельтешении, а вот тот, кого звали Дэмиен, явно что-то видел.
— Что ты ему рассказал? — спросил Люциус.
— Правду, хотя и не всю…
— Зачем? Ты же знаешь, мы давно перестали инициировать деформаторов. Это бессмысленно и опасно.
— А если он действительно демиург?
— Ты все еще в это веришь?
— Послушай, Люциус, — Сергей Борисович развернулся к собеседнику вместе с креслом. — Я не верю в демиургов, я просто знаю, что они есть.
— Были, — поправил Люциус. — В это я тоже верю.
— Есть, — возразил Сергей Борисович. — Их полно. Но мы не знаем, как их искусственно, в подходящий момент инициировать. А этот оказался в нужном месте и в нужное время. Идеальное совпадение! Кем мы будем, если хотя бы не попробуем изменить конечный код?
— Изменить конечный код можно только в теории!
— Еще никогда Параллели не были в такой ситуации. Откуда взяться практике? Надо пробовать!
— Ты — безнадежный оптимист…
Рот-ящик растянулся и снова сложился в линию:
— Странно слышать такое от тебя, Люциус.
Зеленые глаза собеседника вперились в Сергея Борисовича из-под рыжих бровей. Взгляд был немигающим, как у удава.
— У тебя слишком хорошая память, Дэмиен, — сказал он чуть погодя. — Слишком хорошая, даже для нас.
Он помолчал, рассматривая что-то на своем экране, потом сказал тем же ровным и холодным, как лед на катке, голосом:
— С твоим протеже все понятно, хотя ничего не понятно! А его жена? Она инициирована?
— Естественно. Они попали под один и тот же луч. Но у нее другие таланты, не созидательные — она не демиург, она воительница. А воительница — это уже не наша епархия. Мы не можем помешать Абигору блюсти Равновесие.
— Ты и ей все выложил?
— Зачем? Она и сама ощущает себя оружием…
Люциус задумчиво почесал веснушчатый нос:
— Иногда я забываю, для чего мы это все делаем. Все эти наши эксперименты, пари, которые мы заключаем друг с другом, равновесное моделирование — вместо того, чтобы просто дожить и уйти с достоинством. Мы прожили очень долгую, практически бесконечную, по меркам этих существ, жизнь, мы пережили самих себя на сотни тысячелетий. Что бы мы ни делали теперь — это нас не излечит, просто продлит агонию. А в агонии нет достоинства, Дэмиен. Агония — это боль, мука и испражнение под себя.
— А если излечит? Если эти простейшие не только болезнь, а и лекарство? — Сергей Борисович едва заметно пожал плечами. — Если демиург солжет, сфальшивит — ничего не получится! Но может и получиться! Среди нас демиургов нет, мы не способны к творчеству, Люциус. Эволюция лишила нас воображения и эмоций — так она понимала совершенный механизм познания мира. Мы заплатили творческой импотенцией за долголетие. Мы потребители, не способные на игру воображения. Но люди не такие! Если я ошибаюсь в них, мы не выиграем ни дня, помимо тех, что нам отведены. Но, поверь, Люциус, то, что нам осталось, мы все-таки проживем, а не просуществуем! А если я не ошибаюсь…
Щель почтового ящика приоткрылась в улыбке. Включить — выключить.
— В любом случае у нас не будет времени скучать!
Мир Параллель-2. Ноябрь
У Кирсаныча было растерянное выражение лица, совершенно ему не свойственное в обычной жизни. В сочетании с лиловыми кровоподтеками, заполнившими впадины глазниц, и багровым вспухшим рубцом шва на шишковатом черепе оно смотрелось неуместно.
Давыдова знала, что Кирсанов по пустякам не паникует — не тот человек, значит, произошло что-то из ряда вон…
— Ты не можешь прыгать, Кира, — выдавил он из себя, и откашлялся, словно крошки забили ему горло.
Кира, не спрашивая разрешения, повернула лэптоп к себе.
В другое время Алексей Гаврилович возмутился бы таким нарушением субординации и пресек неуважительные действия, а сейчас даже внимания не обратил: охлопал себя по карманам в поисках сигарет, хотя курить бросил еще пять лет назад, ничего не нашел и сел, разглядывая свои широкие костлявые кисти.
В расчетах перехода Давыдова не понимала почти ничего — тут кто на что учился! — но как выглядит плановая кривая джампа, представляла себе хорошо.
Не так, как график на экране, совсем не так. Ни петли возврата, ни «посадочной площадки» в конце, какой-то странный хвостик, похожий на поросячий.
— Ошибка? — спросила Кира, недоверчиво разглядывая картинку.
Алексей Гаврилович вздохнул и покачал головой.
