Было поздно, малолюдно, фонари бросали желтый свет на фасады домов, тлели красным неоновые рекламы. Мимо Давыдова промчались два полицейских авто со включенными «люстрами» на крыше и воющий, красно-белый микроавтобус скорой помощи.
Денис вдруг услышал, что воздух полон звуками, которые никак не подходят ночному городу, если в нем не случился теракт или не началась война.
Перекликались сирены, выли клаксоны машин, Давыдову показалось, что он слышит крики людей. Он заставил себя оторвать лопатки от стены и сбросил с ног опасные для жизни туфли — все равно холода ноги не чувствовали, а передвигаться в этих колодках было нереально.
Прямо перед ним по бульвару пробежала группа людей — он рассмотрел их в свете фонаря: темнокожие мужчины в бейсболках и куртках, человек десять.
Они бежали молча, не оглядываясь — так удирают от опасности.
Денису и так было неуютно, а стало совсем не по себе. Он не знал, что делать. Он был готов закрыть глаза и слиться с пейзажем, испариться, потерять сознание, взмахнуть крыльями и улететь…
Но крыльев не было. Зато оттопыривали куртку груди недетского размера, мокли ноги в колготах и подмерзала едва прикрытая юбкой задница.
Женское тело сидело на нем, как пальто с чужого плеча — неловко и не по размеру.
«Для галлюцинации это слишком сложно, — подумал Давыдов, двигаясь вдоль стены осторожными приставными шажками. — Только тяжелый наркотический бред! Но я же не употребляю!»
Он замер, чувствуя, что сердце, едва замедлившее свой ритм, снова сорвалось вскачь.
Перед ним открылся фасад, знакомый по тысячам фото и открыток. Да что там фото! Он сам бывал тут не один раз — на шоу, которое ему никогда не нравилось, и по пути к Сакре-Кер.
Всем знакомый фасад с красной мельницей и светящимися буквами «Мулен Руж»…
«Этого не может быть! — сказал Давыдову разум. — Так не бывает! Я в Киеве. Дома. С Мишкой. Что это за гриб термоядерный я проглотил?»
Но все было гораздо хуже, и винить в том грибы из Амстердама не приходилось.
Денис стоял босыми ногами в холодной луже на тротуаре бульвара Клиши, перемещенный таинственным джампом в Париж, в женское тело и к двум личностям, ведущим споры в его собственной голове.
Впору было или напиться, или сойти с ума. Или проснуться…
Он зажмурился в последней надежде, что «Мулен Руж» исчезнет, но в окружающей его тьме зашуршали голоса, и один из них Давыдов сразу узнал — собственный.
— Надо найти своих, — вкрадчиво прошелестел он на ухо. — И не надо бояться! Подумаешь — джамп! Ничего нового. Ты прыгал десятки раз, а Париж — всегда Париж. Ты же узнал город, Денис?
Давыдов посмотрел на здание легендарного кабаре, на трещину, разорвавшую знакомый фасад и перерезавшую бульвар Клиши поперек. Денис рассыпался на части, как разбитый вдребезги глиняный истукан, и ничего не мог с этим поделать.
Сзади раздался визг тормозов, и Давыдов инстинктивно шарахнулся в сторону.
Полицейскую машину чуть развернуло при торможении по мокрому асфальту. Мигалка заливала улицу яркими бликами — синий-красный, синий-красный, синий-красный.
«Хорошо, что я не эпилептик, — подумал Денис. — Был бы еще тот концерт!»
Шутка вышла вялая, без огонька, потому что на самом деле хотелось не юродствовать, а броситься наутек, но бежать было некуда.
Из салона «пежо» на Давыдова глянул патрульный полисмен средних лет — рыжий, одутловатый, с глазами чуть навыкате.
— Нормандия? — с надеждой спросил коп, дергая щекой.
Давыдов вспомнил ложе, объятие широких ремней, жаркий шепот, запах коньяка и пастилы. И слово…
Он понял, зачем ему в голову вложили это слово!
— Рим, — ответил он, вздрагивая от звуков собственного голоса. — Рим. Ты кто?
Мир Зеро. Париж. Отель «Сент-Джеймс Олбани». Ноябрь
В это же время в холле отеля «Сент-Джемс Олбани» на улице Риволи стройная женщина неопределенных лет, только что вышедшая из зоны СПА, покачнулась и едва не упала.
Она замерла и медленно и осторожно опустилась на один из обтянутых полосатым шелком диванов. Глаза дамы на миг потухли, но тут же снова стали осмысленными, наполнились жизнью.
Портье, видевший, как она оступилась, выскочил из-за стойки со встревоженным лицом, но женщина улыбнулась и приветственно взмахнула рукой — все в порядке! — и он, кивнув, вернулся на свое место.
Был вечер, в холле постояльцы пили чай со сладостями, баловались коньяком и виски, над клавишами кабинетного рояля, стоящего в углу, склонился темнокожий пианист.
— Как это буржуазно… — сказала дама негромко, разглядывая собственные руки — гладкие, ухоженные, с безупречным маникюром, украшенные несколькими дорогими кольцами.
— Мадам…
Над ней услужливо склонился молодой официант восточной наружности.
— Мадам? — повторил он, демонстрируя белоснежную улыбку. — Что желаете выпить?
— Ничего, — ответила она, не повышая голоса. — Разве что… Инферно.
Официант снова расплылся в улыбке, но не в слащавой улыбке гарсона — так скалится хищник.
— Могу предложить вам Данте, — прошептал он. — С прибытием, Кира.
И подмигнул.
Мир Зеро. Киев. Ноябрь
Давыдов открыл глаза.
Он сидел в своем любимом кресле в гостиной, мокрый, как мышь после дождя. Под мышками и в паху было хоть выжимай, волосы мокрые, челка прилипла ко взмокшему лбу.
Пахло чем-то неприятным, животным, и Давыдов понял, что так пахнет его страх.
«Я спал, — с облегчением подумал он. — Меня сморило от бессонной ночи и бутылки коньяку. Укатали сивку крутые горки! А что я ожидал? Не мальчик я! Совсем не мальчик! Этот Извечный меня отравил, вот и снится разная чушь!»
Он встал и принюхался. Страх, поезд, колбаса и перегар.
Срочно в душ! Это же невозможно — так вонять!
В гостиную заглянул Мишка.
— Проснулся? — спросил он, ухмыляясь.
— Маме ни слова!
— Па, ну что я? Зверь?
— Холодильник пустой?
Денис стянул с себя свитер и пошел к шкафу за чистым.
— Молоко есть, — сообщил сын. — Яйца. Дарья Николаевна блины сделала… Но я их съел.
Он улыбнулся.
— Колбаса есть.
— Что ты ел все это время?
— Пиццу, — сказал Мишка. — Чебуреки. Китайскую лапшу.
— А то, что Даша готовит?
— Тоже ел. Давай мы с Муромцем в «Сильпо» сгоняем? Пять минут дела.
— И еще два часа готовить! Не… Мне сейчас горячего супчика и сто грамм, а не к плите становиться. Когда Николаевна будет?
