А парижский дождь — настоящий горячий душ, если уж играть в сравнения. К холоду привыкнуть трудно, но можно, подумала Кира, шагая по Риволи. Даже к откату после джампа можно притерпеться. Есть только одна вещь, к которой никак не привыкнуть, — смерть.
Машин на Риволи было гораздо больше, чем на киевских улицах, которые она все еще видела вторым зрением. Кира дождалась зеленого светофора и пересекла улицу по переходу — перед носом у остановившихся рычащих авто. Дождь в свете фар выглядел сошедшим со страниц нуарных комиксов — косые струи, нарисованные простым карандашом.
Кира поежилась, входя в Тюильри, но не от холода, а от заползающей под модное пальто сырости, и подняла воротник. Темная фигура шагнула к ней навстречу, и Рич, следовавший за ней по пятам в теле официанта, оказался между ней и опасностью в мгновение ока.
— Инферно.
От клошара пахло, как от ковриков для часовых в отделе «Сегмент» — мокрой псиной. И это был не единственный неприятный запах, издаваемый его нарядом.
— Данте, — отозвалась Кира Олеговна.
Клошар закашлялся:
— Угораздило. Это я, Котлетка. У этого бродяги бронхит — почище, чем у меня. Рич, это ты?
Рич кивнул.
— Сколько у нас времени? — спросила Котлетка хриплым неприятным голосом запойного пьяницы.
— Семьдесят две минуты до открытия экзит-портала, — ответила Кира. — Шестьдесят восемь на операцию. Андрона не ждем, подтянется. Надо торопиться.
Подсвеченная громада Лувра под дождем смотрелась фантастически.
— В городе паника, — сообщил Рич. — Если верить новостям, на Монмартре — ад.
— Это касание, — прохрипела Котлетка. Она ковыляла сзади, задыхаясь — воздух со свистом вырывался из прокуренных легких. — Реальность рвет на части.
— Тогда это только начало, — бросила Кира через плечо. — Дальше будет хуже. Где, черт побери, Андрон?
— Тут.
Темнокожий парень, высокий, стройный, в сверкающей, как зеркало, кожаной куртке, появился прямо перед ней, материализовавшись из дождевых струй и вечернего сумрака.
— Инферно.
— Данте.
— Вау, — сказала Котлетка и снова закашлялась. — Что это у тебя на шее, дружище? Ошейник?
Золотая цепь, украшавшая грудь оболочки Андрона, в темноте могла сойти за пектораль.
— Ошейник — ерунда. Ты посмотри, что этот пижон носил в кармане, — ухмыльнулся Андрон, протягивая навстречу руку.
Он продемонстрировал Кире девятимиллиметровый «глок» и сверкнул бриллиантом в переднем зубе.
— Клошар у нас был, а теперь есть еще и драгдилер, — резонно заметил Рич. — Повезло. Один ствол у нас в наличии.
— Полиции в районе нет, — сообщил Андрон. — Все рванули к Монмартру. Где взять еще оружия — я без понятия.
— Охрана в Лувре вооружена? — спросила Котлетка.
Кира покачала головой.
— Мы не в Каракасе. Вооруженная охрана в музее — для Парижа это чересчур.
Рич едва заметно вздрогнул. Судя по всему, не только у Киры от Каракаса остались не лучшие воспоминания.
Они вышли из парка через Триумфальную арку и оказались на площади Карусель — безлюдной и мрачной без привычного столпотворения.
Давыдова посмотрела на часы — шестьдесят две минуты на операцию, а потом на причудливые блики, бегущие по граням знаменитой пирамиды.
— Еще раз даю вводную, — сказала Кира, указывая подбородком на подсвеченную неоном пирамиду. — Перед нами точка вероятного тройного касания. Наша задача ее сохранить. Их задача — разрушить.
— Математика есть какая-нибудь? — спросила Котлетка.
— Три струны, — ответила Давыдова. — Вероятностный узел высшей категории. Какая уж тут математика?
Термин «вероятностный узел высшей категории» означал, что под черным стеклом пирамиды Лувра сходятся три струны, соединяющие мир Зеро и обе Параллели на подпространственном уровне. Здесь и сейчас. Без всякой математики. Иногда теория становится реальностью, и это не всегда история с хорошим концом.
— И как будем защищать? — спросил Андрон.
— Смотря как будут нападать, — пожала плечами Давыдова. — По обстоятельствам. Они уже должны быть здесь…
Кира задумалась на доли секунды, представив себе покинутый Сантаун и снег, заметающий ее двор, облизывая мертвые окна белыми, плотными языками.
Это еще можно остановить, можно вдохнуть жизнь в ледяное бесплодие вечной зимы.
— Не вижу чужих, — Андрон прищурился, сканируя окрестность. — Я вообще никого не вижу. Вымерли все, что ли?
Дождь и события на Монмартре согнали прохожих с улиц. По Набережной Миттерана с воем промчалась карета скорой помощи. Казалось, что кроме странной четверки на Карусели и этого реанимобиля, летящего над коричневой от дождя Сеной, вокруг никого нет. Но это было иллюзией, просто в нее было легко и приятно поверить.
— Они уже здесь, — упрямо повторила Давыдова. — Или будут тут с минуты на минуту. Клювами не щелкать, джамперы! Мир будет нашим!
Дорого одетая дама, официант, клошар, похожий на ходячую груду тряпья, и драгдилер гаитянской наружности двинулись к пирамиде, над которой нависали древние стены королевского дворца и сочащееся водой ноябрьское небо.
Мир Зеро. Киев. Ноябрь
Они едва успели сделать заказ, как появился Новицкий.
Давыдов набрал его по сотовому по дороге в ресторан, не особо надеясь выхватить своего издателя из круговорота деловой столичной жизни утром в четверг. Алекс относился к типу руководителей, держащих в своих руках вожжи бизнеса в режиме 24 часа в сутки 365 дней в году. Как резонно заметила когда-то Карина, бизнес платил ему тем же: держал Новицкого 24 часа в сутки 365 дней в году.
— Привет, — сказал пришедший, усаживаясь на свободный стул. — Слушай, как удачно… Ты когда прилетел?
— Вчера утром, — ответил Давыдов. — Приехал поездом.
Они обнялись.
Алекс потрепал Мишку по макушке (Давыдов-младший этого терпеть не мог, но Новицкого не останавливал — знал, что бесполезно), пожал руку Муромцу и полез в свой знаменитый портфель.
Портфель у Новицкого был знатный, совершенно мохнатого года кожаный монстр, привезенный из Германии в виде трофея дедом, — настоящий талисман, помнивший, наверное, в своих отделениях еще бумаги Рейхсканцелярии.
— Очень удачно! — сообщил Алекс, выкладывая на стол увесистый томик. — Сегодня получил.
Давыдов взял книгу в руки.
Он не любил в первый раз прикасаться к только что изданной книге на людях. В этом должно было быть нечто интимное, тайное. Как впервые взять на руки новорожденного сына. Или в первый раз поцеловать женщину.
