— Оля.
— Очень приятно, Оля. Давайте по теме.
— Спасибо. Я читала все ваши книги…
— Спасибо. Это лучший комплимент автору.
Девушка отбросила челку.
— Мне не все понравились.
— Мне тоже, — сказал Давыдов, улыбаясь.
Зал немного расслабился и даже рассмеялся негромко.
— Когда вы пишете о политике, об Украине — это живое. Это — сейчас. Это нужно, я понимаю. Скажите, господин Давыдов, учитывая то, что у нас сейчас за окнами… для кого ваш роман об Ироде? Кому это может быть интересно?
Давыдов ждал подобного вопроса, но не в первую минуту. Он был готов отвечать, но зал не был готов услышать ответ. Но нужно было что-то говорить. Сейчас.
— Вам, — сказал Давыдов. — Вот ему…
Он нашел взглядом парня в форме АТОшника, стоявшего в углу. Глаза у вояки были хорошие, умные, Денис легко узнавал людей, которые хотят и умеют учиться.
— Я уж не говорю о своем друге Новицком, — добавил Давыдов. — Издатели — они скряги по сути и копейки не потратят на то, что нельзя продать.
Новицкий оторвался от экрана и сделал лицом книксен.
— Видите ли, Оля… — Давыдов попытался уловить, пробежит ли по залу от этой косплейной фразы легкий смешок, но снаружи так яростно орали «Ганьба!», что расслышать нюансы не удалось. — Для того, чтобы правильно понять мой откровенный ответ на ваш весьма уместный вопрос, надо предварительно решить для себя — а изменились ли люди за последние 2000 лет настолько, что история Ирода стала неактуальной? Мы стали другими или остались прежними? Мы по-другому любим? По-другому ненавидим? Мы стали меньше предавать? Разлюбили власть? Убийство стало для нас табу? Что, собственно, изменилось, кроме численности и способов массового убийства?
— А как же технический прогресс? — спросил кто-то из зала.
— Меня это тоже весьма огорчает, — развел руками Давыдов, — но на человеческой природе прогресс не сказался никак. Мы по-прежнему самая опасная и жесткая разновидность человекообразных обезьян. Что еще?
— Нравственность, — сказала женщина с выражением обиженной невинности на лице.
Она сидела за небольшим столиком у самой стены и несла свою обиду на окружающий мир, как атлет несет факел с олимпийским огнем: с гордостью и чтоб все видели.
— И снова вынужден вас разочаровать, — Денис вежливо улыбнулся, чтобы не усугублять душевные раны дамы. — Нравственные императивы нашего общества христианские, тут даже большевики ничего не смогли изменить. Но откуда христиане взяли заповеди, по которым должно жить общество? Все эти «не убий», «не возжелай», «не прелюбодействуй»?
— Ветхий Завет! — отозвался тот же голос из зала и на этот раз Давыдов успел заметить говорившего — мужчина лет сорока — сорока пяти, со смутно знакомым лицом и большими залысинами у висков.
— Совершенно верно, — кивнул Денис. — А что такое Ветхий Завет, если не часть Пятикнижия? Сколько лет назад написана Тора? Больше 5000? А мы все еще пользуемся нравственностью со скрижалей, которые вручили Моисею, — и ничего? Годится? Понимаете, со мной можно спорить о деталях, но по сути я прав. Человек сегодняшний от человека двухтысячелетней давности не отличается ничем. И не важно, кто у меня главный герой — царь Ирод или Васыль с Троещины, если нравственные проблемы, которые они решают, схожи. Просто образ Ирода дает возможность создать эпическое полотно, с замахом на вечность, а учитывая тематику моих прежних романов, Ирод мне даже роднее…
— Дочекалися… — перебила Давыдова пани Лариса, кривя нарисованный рот. — Дочекалися ми з вами, любі друзі! Ірод йому рідніший! Я щось не розумію, пане Денісе, якщо Ірод вам такий рідний, то що ви тут у нас робите?
Давыдов посмотрел на гостью, как солдат на кусачую вошь, но пробить такую броню оказалось невозможно.
— Це дуже велике лихо, любі мої, якщо відомий письменник не може визначитися з тим, хто йому по-справжньому близький, а хто ні! Пробачте, пане Давидов, але навіщо нам, українській спільноті, якийсь там Цар Іудейський?
— Це ви до мене звертаєтесь? — спросил Денис, переходя на украинский.
Он оглянулся и покрутил головой для убедительности, чувствуя, как его от пяток и до макушки наполняет веселая злость. — Чи до когось іншого? Та чому від лиця української спільноти?
— Пан письменник розмовляє мовою? — вступил в разговор Родионов, лениво перекатывая слова за модно небритыми щеками. — Оце дива так дива! На жаль, я не пам’ятаю жодної твоєї книжки на мові. Чому так, Денисе? Чи про це недоречно зараз питати?
Он кивнул в сторону плаката с профилем Ирода, висевшего на стене.
— Може, треба питати, чому цей твір не івритом? Пан володіє івритом, так?
— Пожалуй, перейду-ка я на русский, — сказал Давыдов, глядя Родионову в глаза. — Чтобы нюансы не ускользнули от человека, окончившего среднюю школу в Забайкалье. Я, господин Родионов, могу говорить на четырех языках свободно, еще на трех так, чтобы меня с горем пополам понимали. Сам на слух беру почти все славянские и, если со мной говорить медленно, смогу разобрать, чего от меня хотят испанцы и португальцы. Теперь медленно по слогам, как писатель — человеку, который о писательстве не имеет и понятия. Знать язык и писать на нем хорошие книги — разные по сложности задачи. Это как иметь скальпель и уметь делать им операции. Я понятно объясняю, Валентин? Поэтому вы сами догадайтесь, на каком древнерусском месте я крутить хотел ваши советы и претензии!
Родионов удовлетворенно кивнул головой. Он явно ждал, когда Давыдов полезет в бутылку, и дождался, но еще не знал, что недооценил врага.
— Минуточку, — Новицкий встал с микрофоном в руках. — Чтобы почтенная публика могла разобраться, что за междусобойчик сейчас происходит, представлю присутствующих. Дорогие читатели, у нас в гостях депутат от партии «Вільність», член политсовета партии…
— Он не член политсовета… — поправил его Давыдов негромко.
Замысел Давыдова был прост до «не могу».
Пани Лариса настолько привыкла к провокациям, что без них начинала себя плохо чувствовать. Эпатаж был частью ее политического имиджа, и она умела держать удар как никто. Фактически, вызывать огонь на себя было ее функциональной обязанностью.
Родионов на любые нападки реагировал со спартанским спокойствием — его скандал мало волновал. Бизнес есть бизнес, не более того. Он — боевое крыло, кто больше заплатит, того и тапки! В этих случаях важна репутация, и Валентин мог позволить себе публично «закошмарить» оппонента, но никак не выглядеть шутом.
Но вот Богдасик…
Богдасик как публичное лицо небольшого ума любил покрасоваться перед камерами и продемонстрировать эго. Для него удар по самолюбию болезненнее, чем удар по яйцам.
Давыдов с удовольствием бы врезал Цимбалюку по яйцам, но сегодня цель у него была другая.
