Кондиционеры работали на полную мощь, и в помещении Центра температура не превышала допустимую, но Крыс знал, что снаружи все датчики зашкаливают. Хрен бы с температурой, но радиационная составляющая растет так, что эвакуация уже началась и тысячи электрокаров в эти минуты едут на Север. На север идут экспрессы, грузовые трэйны и автоматические контейнерные сцепки плетутся по специальным магистралям.
Вчера все каналы показывали, как оплавляются, словно горящие свечки, искусственные пальмы на Центральном Бульваре — не выдержал термостойкий пластик.
Все батарейные станции работали с перегревом. Оборудование отсекало энергию, которую не могло переработать, трансформаторы раскалялись от излишков, сбрасывать их было некуда, и тогда коллекторы начали переключаться на запасные линии, спасая станции от возгорания.
Сити купался в море дармовой энергии, которая убивала город и его обитателей.
Центр начали вывозить вчера вечером, еще до сумерек. Объекты с приоритетом А подлежали эвакуации вне очереди. Крыс был уверен, что сегодня к ночи в транспортный контейнер попадет оборудование джамп-рума, все железо математиков и капсула с телом Кирилла. Тело все еще жило, значит, и Давыдов был жив на той стороне.
Крыс остановился за спиной одного из «головастиков», наблюдая, как компьютер выводит на дисплей координатные матрицы.
— Ты его видишь? — спросил Крыс.
«Головастик» в испуге оглянулся:
— А… Это ты… Да, вот его текущие координаты.
Крыс всмотрелся:
— Он перемещается?
— Да. Нелинейно.
— Обсчитать можно?
Головастик хмыкнул.
— Я бы не сказал. Семь переменных. Четыре прыжковых, три пространственных. Вероятность, конечно, есть, и она не нулевая, но прыгнуть…
— Три пространственных? — переспросил Крыс. — Носитель едет?
— Скорее уж, летит. Но я не могу сказать точно. Касание!
Он развел руками.
— Машина пишет 3.5 % на джамп. Я бы сказал, что до процента, не более.
— Это убийство, — пробормотал Крыс.
— Но он не может летать вечно, — «головастик» потер затекшую от долгого сиденья шею. — Как только он сядет, я попробую рассчитать. Думаю, процентов 60 %… Ну, может, 70 %.
— По сравнению с 1 % это обнадеживает, — Крыс улыбнулся уголками рта, показывая свои мелкие зубки. — У меня его четверка наготове.
— Двое, — сказал головастик серьезно, глядя на экран. — Только двое. Больше нельзя. Я дам знать…
— Вот и ладненько, — сказал Крыс. — Жду.
Он покосился на капсулу.
— Кир, мой дорогой господин джамп-мастер, марафонец ты наш… Мы обязательно за тобой придем. У тебя будет окно для возврата домой, чтоб мне сгореть!
Мир Зеро. Посадочная полоса аэропорта Криштиану Роналдо. Мадейра. Ноябрь
Тот, кто в ветреную погоду не садился на посадочную полосу аэропорта Криштиану Роналдо в Фуншале, не знает, что такое настоящий страх. Посадка на остров недаром считалась одной из самых опасных в мире, хотя после строительства новой полосы риск уменьшился до разумного.
На подлете Давыдов отложил ноутбук в сторону. Во-первых, у него немели натруженные многочасовой работой кисти и, как от артрита, ломило пальцы. Во-вторых, при снижении начал чувствоваться сильный порывистый ветер. Шквалы обрушивались на остров, ветер то и дело менял направление, и «Гольфстрим» затрясло, словно «кукурузник» — тут не то что писать, тут жить не захочется.
Океан вокруг острова покрывали белые барашки низких накатных волн, а ближе к берегу, где глубина падала, они вырастали до внушительных размеров.
— Круто для серфа! — весело оскалился, глянув в иллюминатор, Шевчук, чем вызвал у Давыдова неконтролируемый приступ зависти.
У того болтанка и вид, открывшийся с высоты в полторы тысячи футов, вызывал не мысли о серфинге, а желание найти в кармане сиденья гигиенический пакет.
Впрочем, после недавнего полета на Арубу прежнего страха Денис не испытывал, перегорел. Но эта улыбка! Этот веселый лихорадочный блеск в глазах! А ведь Юрий Макарович постарше будет!
Давыдов вдруг понял, что ревнует. Причем не только по отношению к Карине, но и по отношению к жизни. Это было как положить руку на холодную стенку печи и вдруг почувствовать, что за ней пульсирует неукротимый жар.
Есть в таких людях что-то невероятно привлекательное. Не во внешности, а именно во внутренней лихорадке: в ней они плавят жизни — свои и чужие.
Проклятое воображение, подумал Давыдов, лезет в голову чушь! Честное слово, чем завидовать лучше б тошнило!
И в этот момент «Гольфстрим», угодив в воздушную яму, рухнул вниз вместе с желудком Дениса. Внизу бушевал черный от гнева океан. Мадейра была уже не маленьким корабликом в бурлящей бесконечности, а горой, заслонявшей горизонт, который прошивали толстые, как баобабы, молнии.
Нет, лучше завидовать, заорал Денис внутренне, зажимая руками рот. Кирилл выразил одобрение мычанием — ему тоже было плохо.
Раскачиваясь, словно утлая лодка на волнах, джет заходил на посадочную полосу. Здание аэропорта вспыхивало огнями и угасало под струями ливня.
Один из пилотов (Давыдов опознал его по плаксивым интонациям) начал торопливо молиться на голландском.
— Мишка, ты как? — спросил Давыдов.
— Я живой, па…
— Все будет хорошо, — голос у Карины был испуганный, хотя она держала себя в руках. — Все будет хорошо, мальчики…
«Гольфстрим» снова ухнул вниз, поближе к бетонному мосту, на котором располагалась полоса.
— Твою ж мать… — отчетливо произнес голос Муромца. — Твою ж бога-душу мать…
Казалось, самолет замахал крыльями, но на самом деле он снижался, неуклюже переваливаясь с левого борта на правый.
Завыли моторы, причем не по-хорошему завыли, натужно, меняя тон. Давыдов закрыл глаза и вцепился в подлокотники, снизу грохнуло, пол ударил в пятки, потом джет прыгнул вверх, опять упал и покатился по полосе, купаясь в плотных, как глицерин, струях ливня.
Самолет прокатился еще пару сотен метров и остановился. В салоне зажегся свет.
— Добро пожаловать в Фуншал! — сказал Шевчук. — Все живы?
— Живы-то мы живы, но с авиаперелетами мне пора завязывать.
Давыдов посмотрел на подлокотники своего кресла. На дорогой, чудесно выделанной коже медленно исчезали вмятины от его хватки.
— Как вы, Карина Олеговна? — спросил Шевчук.
Денис выглянул в проход.
Карина сидела в заднем ряду между Мишкой и Ильей, держа их за руки. Она была бледна, бледнее, чем после полета на Арубу — совершенно молочного цвета, даже ее карибский загар растворился в страхе.
