Беленький осторожно взобрался правыми колесами на утрамбованный покров и переехал препятствие.
Новицкий с облегчением выдохнул. Его куртка, которую можно было считать теплой для Киева, при таком морозе была такой же эффективной, как льняная рубашка-распашонка.
— Нам надо ехать выше, — сказал Шевчук, вглядываясь в карту. Навигация не работала, не подавала признаков жизни мобильная связь и радио молчало — только изредка в динамиках раздавался хрип, похожий на предсмертный стон удушаемого. — А выше, видать, дела обстоят совсем неважно… Давай-ка, Илья, потихонечку!
И «секвойя» поползла дальше, содрогаясь корпусом при каждом ударе ветра, заставляя сердца пассажиров замирать от ужаса.
Один раз они видели, как справа, над ущельем, проскочили, мигая красными огнями, вертолеты, но Давыдов не смог рассмотреть наверняка. Возможно, показалось.
Они снова въехали в тоннель, на этот раз в короткий, и на выезде словно влетели под пескоструй. С этой стороны горы хозяйничал жар! Снег растаял за считанные секунды. Бортовой компьютер мигнул и показал плюс пятьдесят два.
— Этого не может быть, — пробормотал Новицкий, вытирая пот со лба. — Вы представляете, что должно твориться на температурной границе?
— Тормози! — крикнула Карина.
Видимость была крайне условная, но они отчетливо видели, как в сотне метров от них дорогу пересек торнадо. Огромная черная гусеница проползла по шоссе, срывая ограждения и ломая деревья, как спички.
— Температурная граница, говоришь? — сказал Давыдов. — Вот тебе температурная граница!
— Тогда торнадо должно быть много, — Мишка оторвался от бокового окна, а смерч рухнул в пропасть, волоча за собой огромные стволы. — Они образуются постоянно. Я по «Дискавери» фильм смотрел.
— Приятная перспектива, — заметил Шевчук. — Окажись мы на его пути… Простите, Денис, но если это все ваше воображение, то не могли бы вы его несколько умерить? Или подумать о чем-то хорошем? Напишите, например, что-нибудь про штиль и хорошую погоду…
— Боюсь, что не все решаю я, — сказал Давыдов. — Я ничего подобного не писал. И не воображал. Я, знаете ли, такое придумать, конечно, могу, но мало ли чего я могу, но не придумываю…
— Тогда что это?
— Касание, — пояснил Давыдов. — Мы сейчас не просто на Земле, мы на трех планетах и на одной — одновременно. Я написал слово «касание», но все, что сейчас происходит, — это явление, которое обозначается этим словом. Я не придумывал явление. Я его назвал, понимаете?
— Честно говоря, — сказал Новицкий, — даже я — не очень.
— А я понимаю, — вздохнула Карина.
— И я, — поддержал родителей Мишка. — Папа описывает, а не придумывает. Оно уже существует независимо него.
— А вы уверены, что найдете выход? — спросил Шевчук.
Впереди в струях ливня замелькали белые мухи — предвестники новой снежной бури.
Давыдов посмотрел на дорогу и решительно сказал.
— Если он есть, то я его найду. Видите ли, Юрий…
Он ухмыльнулся — опять тот же навязший на зубах мем из далекого прошлого.
— Иногда решение проще, чем мы себе представляем.
— Видите ли, Денис, — сказал олигарх, оглядываясь через плечо. — Иногда решение только кажется простым, а на самом деле в нем есть и второе, и третье дно… И то, что мы принимаем за решение, всего лишь временная мера, отодвигающая неизбежное на пару часов. Но я оценил вашу уверенность. Здесь влево, Илья! И осторожнее, опять лед на дороге!
Мир Зеро. Мадейра. Побережье, к востоку от Порто-Маниш. Ноябрь
К вилле Шевчука они подъехали на рассвете.
Сам дом, удачно врезанный в ландшафт, выглядел скромно, особенно по украинским меркам: несколько террас, десятиметровый бассейн с видовой площадкой для загара, панорамные окна. Все компактно, чтобы не сказать бедненько, но на самом деле и само место, и инженерные работы, позволившие спрятать в скалу и гаражи, и подсобные помещения, и небольшую дизель-электростанцию, стоили миллионы. В какую сумму обошелся лифт, ведущий вниз, к пляжу с черным песком, Денис и представить себе боялся.
Понятно, что особняк в Силиконовой долине на рынке ценился поболе мадерийского владения Юрия Макаровича, но дом был чудесен — это Давыдовы поняли едва переступив порог.
Здесь, неподалеку от Порто-Мониш, касание проявляло себя менее интенсивно, чем по дороге — вокруг дома Шевчука сохранился кусочек мира Зеро. Когда Денис вышел на площадку рядом с бассейном, то слева, там, где в ясную погоду просматривались природные бассейны, вилась красная пыль Мира Огня, а в стороне рассвета была видна стена бьющей в прибрежные скалы метели.
Часть океана дышала свободно, но ее как в клещи брали столкнувшиеся Параллели. Над бурлящей водой вились птицы — мириады чаек и бакланов искали убежища от непогоды, природу которой они не понимали.
Давыдов невольно застыл в восхищении, наблюдая невероятный пейзаж грядущей катастрофы, расстилающийся перед ним.
Карина, неслышно подойдя сзади, тронула его за плечо.
— Не хочу тебе мешать…
— Я знаю. Мне пора… — сказал Давыдов, вдыхая запах влажного рассветного леса, нависавшего над особняком.
— Там Мишка приготовил тебе кофе, Новицкий налил в него коньяку, а Беленький подтащил кресло-ленивку поближе к окнам.
— А наш гостеприимный хозяин?
— Наш гостеприимный хозяин запустил автономную электростанцию и готовит нам завтрак. Спокоен как удав.
— Он всегда спокоен как удав. Я ему завидую.
Карина поцеловала Дениса в щеку.
— Ты не умеешь завидовать.
— Я учусь.
— Пусть тебе завидуют.
— Ага. Простой демиург, счастливый муж красавицы и отец сына-подростка в свободное от творения миров время подрабатывает писателем-беллетристом.
— А мог бы механиком-мотористом! — рассмеялась Карина.
— Не мог бы, — покачал головой Давыдов. — Какой из меня механик? У меня руки из жопы. Я ими могу писать, есть и обниматься.
— Ну, так иди — пиши, чудовище!
— А обниматься?
— Обниматься потом!
— И пусть хозяин поторопится, — капризно сказал Давыдов, устраиваясь в ленивке. — Я жрать хочу. А когда я хочу жрать, я не могу продуктивно работать!
Он включил ноут, склонился к экрану взлохмаченной головой, и через секунду Карина уловила, как едва слышно клацают клавиши.
Глава 18
Мир Зеро. Точка касания Мадейра, побережье, восточнее Порто-Мониш. Ноябрь
И прыжок был не прыжок, и переходом это назвать было трудно. От джампа разве что название осталось. Ни тошноты, ни удара при вхождении, ни самого вхождения.
