Именно поэтому реакции у нас молниеносны. Представьте себе, что цирковой канатоходец летит вниз на глазах у зрителей, чья эмпатия основывается только на мысленном воспроизведении ситуации. Такое воспроизведение требует времени и отдельных усилий, поэтому, подозреваю, зрители отреагируют, лишь когда тело разбившегося будет лежать на арене в луже крови. Но в жизни все происходит иначе. Реакция зрителей мгновенна: стоит канатоходцу чуть-чуть оступиться, и в тот же миг раздадутся сотни испуганных охов и ахов. Порой цирковые артисты оступаются намеренно, вовсе не собираясь падать, зато прекрасно зная, что зрители неотрывно следят за каждым шагом. Я иногда задаюсь вопросом, где сейчас был бы «Цирк дю Солей» без этой эмпатической связи.
Около четверти века назад в изучении телесного канала восприятия был сделан огромный шаг вперед – благодаря открытию зеркальных нейронов в лаборатории итальянского города Парма. Эти нейроны активизируются не только когда мы совершаем некое действие – например, тянемся за чашкой, – но и когда видим, как за чашкой тянется кто-то другой. Эти нейроны не различают наше собственное движение и чужое, поэтому дают человеку возможность «влезть в чужую шкуру». Мы можем прожить чужое действие как свое. Открытие это оказалось настолько ценным для исследования подражания и других видов «межтелесного» единения, что в психологии его приравняли по значимости к открытию ДНК. Теперь понятно, почему зрителей фильма «Король говорит!» тянет невольно подсказывать слова заикающемуся Георгу VI и почему Атланта копировала позу и движения Мэй.
Однако, несмотря на весь этот ажиотаж, нельзя забывать, что зеркальные нейроны обнаружили не у человека, а у макак. У нас и на сегодняшний день имеется гораздо больше данных (и гораздо более подробных) об «обезьянничающих» («обезьяна видит, обезьяна делает») нейронах у других приматов, чем об их аналоге в человеческом мозге. Судя по всему, зеркальные нейроны помогают приматам перенимать чужие приемы – открывать ящик точно таким же способом, каким это делает обученная особь, синхронизироваться друг с другом при нажатии на кнопки или в дикой природе выскребать семена из плода точно так же, как их выскребает мать
[64]. У каждой группы макак имеется свой способ разделки плодов, слегка отличающийся от остальных, и молодняк всегда старательно копирует движения старших
[65]. Приматы – прирожденные конформисты. При этом они не только с готовностью копируют других, но и сами любят оказываться объектом для подражания. В ходе эксперимента капуцину выдали пластиковый мячик, и один из исследователей копировал все, что испытуемый с этим мячиком проделывал – бросал, сидел на нем, швырял об стену, – а второй никак испытуемому не подражал. Под конец эксперимента капуцин явно предпочитал подражателя его напарнику
[66]. В другом похожем исследовании человеческим подросткам, идущим на свидание, было велено зеркально копировать каждое заметное движение своего спутника или спутницы – взять стакан, облокотиться на стол, почесать в затылке. Подражатели, по отзывам спутников, вызвали больше симпатии, чем те, кто подстраиваться и имитировать не пытался. Сами они не догадывались, откуда такая разница во впечатлениях, но, судя по всему, на каком-то глубинном уровне мы расцениваем подражание как комплимент.
Этот механизм легко пронаблюдать в действии, когда рядом кто-то зевает. Удержаться и не зевнуть самому почти невозможно. Я бывал на лекциях о зевоте (с мудреными терминами вроде «пандикуляции»), на которых слушатели зевали все время, почти не переставая. Заразительность зевания тесно связана с эмпатией, судя по тому, что у наиболее склонных зевать за компанию высокий уровень эмпатии отмечается и в других случаях, и по тому, что женщины, у которых показатели эмпатии в среднем выше, чем у мужчин, также более восприимчивы к чужой зевоте. И наоборот, на детей с дефицитом эмпатии – например, при расстройствах аутистического спектра – чужая зевота зачастую не действует совсем. Эти сведения послужили отправной точкой для многочисленных исследований, призванных выяснить, как и когда мы «заражаемся» зевотой и есть ли что-то подобное у других животных. Теперь мы знаем, что на человеческую зевоту могут откликаться собаки и лошади – причем собакам достаточно даже просто услышать зевок хозяина – и что у обезьян зевота часто захватывает всю группу.
Мы научили наших шимпанзе смотреть айпод одним глазом через отверстие в дне уложенного на бок ведра. Так мы получили возможность отслеживать индивидуальную реакцию на видеокадры с зевающими обезьянами. Едва увидев их, испытуемые сразу начинали зевать во весь рот – но только в тех случаях, когда лично знали возникающих на экране. На незнакомцев они не реагировали. А значит, им недостаточно увидеть открывающуюся и закрывающуюся в зевке пасть – нужна самоидентификация с зевающей обезьяной на видео
[67]. Такая же важность единения отмечается и у людей. Как показали скрытые полевые исследования в ресторанах, на вокзалах и в приемных, если зевнет стоящая рядом с наблюдаемым жена, он тоже зевнет. Но если зевнет стоящий рядом посторонний человек, наблюдаемый останется безучастным. Чем больше у нас общего с другими и чем они нам ближе, тем сильнее эмпатическая реакция
[68].
А теперь вернемся к рассказу Л. Н. Толстого про льва и собачку. Очутившись в клетке огромного гривастого кота, бедная собачонка тут же перевернулась на спину и стала отчаянно махать хвостом. Видимо, задобренный этой капитуляцией, лев передумал нападать. Более того, он подружился с собачкой. Такой поворот может показаться неправдоподобным, но мы знаем немало примеров необычной дружбы между животными – слоном и собакой, совой и кошкой, даже львом и таксой, – позволяющих не сбрасывать сюжет Толстого со счетов. Все так или иначе зависит от телесного взаимодействия – от того, насколько сыт был лев и насколько убедила его капитуляция собачки.
Поцелуй, и все пройдет
Передача эмоций по телесному каналу от одного человека или животного к другому – это уже далеко не то же самое, что зевание или копирование чужих движений. Это возможность чувствовать то, что чувствуют другие. И, хотя она по-прежнему завязана на телесное взаимодействие, здесь мы уже приближаемся к подлинной эмпатии. Способность поддаваться чужим эмоциям проявляется с первых же дней жизни, когда один младенец начинает плакать, услышав плач другого. В самолетах и в роддомах младенцы иногда устраивают концерты почище лягушачьих. Может быть, они откликаются так на любой шум? Нет, как показывают исследования, такая реакция возникает у них именно на плач ровесников и выражена больше у девочек, чем у мальчиков. Появление этого социального связующего элемента в таком раннем возрасте выдает его биологическую природу. Эту способность мы разделяем со всеми млекопитающими.
