Тем не менее в большинстве случаев эмпатия и вправду выступает благодеянием. Она развивалась ради помощи другим и берет начало в родительской заботе – прототипической форме альтруизма и прообразу всех остальных ее видов. У млекопитающих забота о потомстве возложена на мать, участие отца факультативно. Детенышей требуется выкармливать, а у млекопитающих необходимое для этого оснащение имеется только у одного пола, поэтому неудивительно, что у женских особей забота и эмпатия развиты сильнее, чем у мужских. Утешающее поведение более характерно для самок человекообразных обезьян, чем для самцов – точно так же, как и у людей. Недавний анализ записей магазинных камер безопасности, зафиксировавших ограбление, подтвердил, что утешать пострадавших в таких случаях чаще принимались женщины, чем мужчины
[77]. Эта гендерная разница проявляется у всех изученных на сегодня млекопитающих, причем у нашего вида она отражается даже в научных работах и заявках на грант. Нет числа авторам-мужчинам, которые задаются вопросом о «загадке» альтруизма, словно это такое непонятное явление, неизвестно откуда берущееся и требующее особого рассмотрения. Альтруизм для них – тайна за семью печатями, нечто совершенно неподвластное обычной логике, поэтому библиотеки наполнены высоконаучными изысканиями пытающихся разобраться, как же и зачем он мог развиться. О материнской заботе в этих трудах не упоминается ни слова, ведь в ней ничего загадочного нет. Стремление обеспечить благополучие своего потомства дополнительных объяснений не требует, так зачем тратить на него время?
Среди женщин-авторов я, наоборот, не знаю ни одной рассуждающей об альтруизме как о загадке. Женщинам не свойственно упускать из виду материнскую заботу и сопряженные с ней постоянное беспокойство и внимание. Американский антрополог Сара Хрди в своих работах на тему сотрудничества выдвигает гипотезу, согласно которой развитию духа товарищества способствовала характерная для общинного уклада коллективная забота о детях
[78]. Патриция Черчленд, американский философ с глубокими познаниями в нейробиологии, тоже считает, что человеческая этика выросла из склонности заботиться о потомстве. В женском организме нервные сети, обслуживающие его собственные нужды, подключаются к обслуживанию дополнительных нужд ребенка (как если бы тело отрастило дополнительную конечность). Поскольку дети – это наше продолжение, мы оберегаем и нянчим их, не задумываясь, как оберегаем и обслуживаем самих себя. Эти же нервные сети задействованы в проявлении и других видов заботы – в том числе о дальних родственниках, супругах и друзьях
[79].
Материнским началом объясняется устойчивая гендерная разница в проявлениях эмпатии, наблюдаемая у человека с первых же дней жизни. Новорожденные девочки дольше смотрят на лица, чем мальчики, – у тех взгляд склонен задерживаться на механических игрушках. Подрастая, девочки остаются более ориентированными на других, лучше считывают выражение лиц, более чутки к интонациям, больше переживают, обидев кого-то, и им лучше удается ставить себя на место другого
[80]. Такую же разницу выявляют исследования самоотчетов и у взрослых. Кроме того, нам известно, что окситоцин (то есть гормон, связанный преимущественно с материнской привязанностью), введенный в виде спрея через нос, усиливает эмпатию и у мужчин, и у женщин. В результате мы почти не замечаем, сколько сил тратим ежедневно на заботу о потомстве, и шутим только о бесконечных финансовых расходах. Дальние родственники и друзья круглосуточной заботы не требуют, однако, помогая им, мы тоже ощущаем моральное удовлетворение. Шотландский философ XVIII в. Адам Смит как никто другой понимал, что преследование собственных интересов нужно разбавлять сочувствием к ближнему. Он говорит об этом в труде «Теория нравственных чувств» (The Theory of Moral Sentiments, 1759) – гораздо менее популярном, чем последующее «Исследование о природе и причинах богатства народов» (The Wealth of Nations, 1776), заложившее основы экономической теории. Свою первую книгу Адам Смит начинает так:
Какую бы степень эгоизма мы ни предположили в человеке, природе его, очевидно, свойственно сочувствие к тому, что случается с другими, участие, вследствие которого счастье их необходимо для него, даже если бы оно состояло только в удовольствии быть его свидетелем
[81].
Чтобы выжить, человеку необходимо есть, совокупляться и выкармливать потомство. Природа потрудилась сделать все эти занятия приятными, поэтому мы предаемся им охотно и легко. Точно так же природа поступила с эмпатией и взаимопомощью, позволив нам испытывать моральное удовлетворение от помощи другим – то самое «тепло на сердце» от альтруистичных поступков. Альтруизм активирует одну из древнейших и самых жизненно важных нервных сетей в головном мозге у млекопитающих, помогающую нам и заботиться о ближних, и выстраивать основы социальной взаимопомощи, от которой зависит наше выживание. Ища истоки человеческого альтруизма в самом древнем и самом убедительном его проявлении, мы срезаем всю «загадочность» на корню.
Нервные механизмы эмпатии у животных изучены меньше, поскольку провести аналогичные исследования с участием человекообразных обезьян, слонов, дельфинов и прочих не представляется возможным. Они либо не уместятся в обычном томографе, либо не смогут соблюдать неподвижность, необходимую для сканирования бодрствующего мозга. А вот к грызунам нейробиологи обращаются постоянно. Джеймс Бёркетт, мой коллега по Университету Эмори, обнаружил, что желтобрюхие полевки (Microtus ochrogaster) утешают друг друга при стрессе. Эти крошечные грызуны образуют моногамные пары, в которых самец с самкой вместе выращивают потомство. Если одному зверьку из супружеской пары плохо, его состояние скажется и на другом – причем даже в том случае, если второй не присутствовал при самом травмирующем событии. В таких случаях уровень кортикостерона (гормона стресса) в крови самца полностью совпадает с уровнем самки, и наоборот, что свидетельствует о сильной эмоциональной связи. Как в дальнейшем выяснил Джеймс, при стрессе у одного из «супругов» взаимный груминг в паре усиливается, и это занятие действует на обоих успокаивающе. С другой стороны, если блокировать у полевок восприимчивость к действию окситоцина, они перестают реагировать на чужой стресс, а значит, окситоцин играет здесь ключевую роль. Таким образом, эмпатия у моногамных полевок имеет фундаментальное сходство с человеческой, поскольку тоже коренится в мозге
[82].
Способность заражаться чужими эмоциями у людей тестируется точно так же, как и у полевок, – измерением уровня гормонов стресса. Поскольку среднестатистический человек пуще смерти боится выступать перед публикой, испытуемых просили произнести речь со сцены. После этого всем участникам (и оратору, и слушателям) предлагалось сплюнуть в стакан – из слюны исследователи выделяли гормон, связанный с тревожностью. Выяснилось, что во время выступления уверенных в себе ораторов слушатели внимали каждому слову и чувствовали себя спокойно, тогда как нервозность неуверенных передавалась и аудитории. Гормональный уровень у ораторов и слушателей совпадал – как в моногамных парах полевок
[83]. Это сходство указывает на гомологию – так в эволюционной биологии называется подобие, обусловленное происхождением от общего предка. Точно так же, как наша кисть руки гомологична кисти остальных приматов, эмпатия у млекопитающих гомологична ее проявлениям у других видов, то есть функционирует аналогичным образом и имеет общее эволюционное происхождение.
