Побывав на лекции у Коуана, я выразил восхищение замыслом его эксперимента. Он рассказал, что, по мнению большинства психологов, человек проявляет типичные для своего вида реакции, когда находится в одиночестве. Они считают стандартным именно изолированное состояние. Коуан же придерживается прямо противоположной точки зрения: норма – это то, как мы ощущаем себя в контакте с другими. Мало кому из нас приходится справляться с жизненными невзгодами в полной изоляции – обычно мы ищем поддержки у окружающих. В ходе одного из экспериментов женщины легче противостояли стрессу, когда могли понюхать футболку своего мужа или романтического партнера. Возможно, именно этим успокоительным воздействием знакомого запаха объясняется, почему, оставаясь дома одни во время разлуки с близким человеком, люди часто надевают его рубаху или спят на его стороне кровати
[209]. Западная культура превозносит независимость, но на самом деле в сердце и мыслях мы никогда не бываем одиноки. Как известно биологам, социальность у человека носит обязательный характер (мы не можем выжить вне общества, принудительная изоляция вызывает у нас психические расстройства), поэтому нормальные условия нашего функционирования – социальная среда со всеми присущими ей эмоциональными «подушками безопасности». Примерно в таком же постоянном контакте между собой находятся мои капуцины. Даже не видя друг друга, они считают себя частью группы и постоянно ищут подтверждения, что остальные по-прежнему с ними. Постоянная перекличка – это их способ держаться за руку.
Сильнее всего страдает эмоциональная сфера, когда нас лишают доброжелательной среды во время взросления. Мы не можем позаботиться о себе в полной мере, так же как и любой примат. Первый раз я исследовал воздействие на эмоции условий, в которых растут детеныши, во время наблюдения за бонобо в заповеднике «Лола-йа-бонобо» близ Киншасы. Все содержащиеся там бонобо, увы, сироты, пережившие психологическую травму. Браконьеры и охотники то и дело убивают диких бонобо (в числе прочих) ради мяса, а детенышей, найденных рядом с телом матери, «спасают» и продают живыми. Но, поскольку это противозаконно, малышей конфискуют у продавцов и привозят в заповедник, где их нянчат «маман» – местные женщины, которые кормят их из бутылочки, присматривают за ними, носят по территории. Через пару лет подрощенных бонобо переводят в колонию в огороженном лесу, где они живут годами, пока не настанет пора выпустить их в дикую среду.
Моя коллега Занна Клей взялась исследовать уровень эмпатии у осиротевших бонобо. Один из показателей эмпатии – реакция сторонних наблюдателей на потрясение, вызванное дракой: они могут обнять визжащего пострадавшего обеими руками и утешать, нежно прижимая к себе и поглаживая, могут даже увести его в сторону, обнимая за плечи. Тогда пострадавший успокаивается и резко, словно его выключили, перестает визжать.
Каждую потасовку, которая вспыхивала в большой колонии бонобо, Занна записывала на видео, и мы подробно ее анализировали. У сирот отмечался умеренный уровень эмпатии. Но, к нашему изумлению, настоящими чемпионами сострадания оказались полдесятка бонобо, которые родились в колонии и были выращены собственными матерями. У этой категории обнаружилась гораздо бóльшая склонность утешать тех, кому больно или плохо. Приняв их поведение за норму, мы пришли к выводу, что сиротство сильно бьет по способностям особи к эмпатии
[210].
Мы знаем, насколько важна регуляция эмоций для человеческих детей. Чтобы проявить эмпатию, им нужно снизить собственный стресс. Маленький ребенок при виде другого плачущего ребенка может разреветься сам, и тогда рыдать будут уже двое. Однако у второго стресс все же слабее, поэтому зачастую он самостоятельно прекращает плакать – тогда у него появляется возможность «пожалеть» первого. А вот детей, которые не способны справиться с собственными эмоциями, переживания захлестывают с головой, и до заботы о других дело не доходит
[211].
Вероятно, так же работает эмпатия и у бонобо. Сиротам трудно контролировать себя – в отличие от обезьян, выращенных матерью и научившихся укрощать свои эмоциональные бури. Занна протестировала эту гипотезу, наблюдая за тем, как отдельные особи справляются с собственным стрессом. Оказалось, сироты медленнее переключаются из одного эмоционального состояния в другое и дольше не могут успокоиться, чем выращенные матерью. Вопят, не умолкая, когда их ударят или укусят, обычно те же, кто редко утешает других. Такое впечатление, что, не наведя порядок в собственном эмоциональном «доме», никто из нас не готов «ходить по гостям». Дефицит эмпатии у сирот вполне объясним, ведь они сильно пострадали от человеческих рук – и не только когда в самом нежном возрасте остались без матери, погибшей в ловушке или от пули, но и потом, когда браконьеры несколько месяцев держали их на цепи у дерева. Удивительно, что они после этого вообще остаются способны на какую-то эмпатию.
Благодаря этому проекту я осознал, что у животных нужно изучать не только эмоции как таковые, но и способы управления ими. Тогда, возможно, обозначатся ключевые различия, как между видами, так и между отдельными их представителями, определяющие их личностные качества. Управление своим поведением – богатейшая тема для исследования, в том числе применительно к человеческим детям-сиротам, в частности румынским, о жестоком обращении с которыми стало известно после свержения режима Николае Чаушеску в 1989 г. Условия, в которых жили эти дети, потрясли весь мир. Вот как описывает их британская журналистка Тесса Данлоп: «Когда я вошла в большое серое здание в самом центре Сирета, мне захотелось тут же выскочить обратно. Кинувшиеся ко мне со всех сторон полуголые дети дергали меня за одежду, все вокруг было пропитано запахом мочи и пота, от которого меня начало тошнить»
[212]. Эти сироты росли без любви и заботы, под надзором воспитателей, которые издевались над ними и приучали к жестокости и насилию, – например, поручая старшим лупить младших. По данным нейроимиджинга (визуализации процессов работы мозга), у детей, выросших в воспитательных учреждениях, увеличено и отличается повышенной активностью миндалевидное тело (область мозга, участвующая в обработке эмоций), а кроме того, они чрезмерно чувствительны к негативной информации. Они легко пугаются. Регуляция эмоций и психическое здоровье у них основательно подорваны – не зря румынские детские дома называли «душегубкой».
Здесь можно провести немало параллелей с животными, которых выращивают в неволе, – например, с принятой в скотоводстве пагубной практикой отлучения теленка от матери сразу после рождения. В результате глубокая эмоциональная травма наносится обоим. Такие телята хуже социализируются и больше подвержены стрессам, чем те, которых оставляют с матерью: у них сбита эмоциональная оценка и их легко вывести из равновесия
[213]. Об этих процессах нам известно слишком мало – отчасти из-за давнего табу на все касающееся эмоций у животных в принципе, но свою роль сыграло и распространенное представление о животных как о «распущенных», лишенных эмоционального контроля. В действительности же для коров, бонобо и многих других видов эмоциональный интеллект имеет жизненно важное значение. Они не бумажные кораблики, которые несет бурная река чувств, – у них есть и руль, и весла, позволяющие лавировать в потоке. Однако растущие без любви и привязанности лишаются этих средств, именно поэтому сироты испытывают трудности с достижением эмоционального равновесия.
