Нельзя сказать, чтобы я полторы недели просто сидел и пописывал жалобные послания. Я продумывал свой последний брифинг, который мне предстояло провести – перебирал архивы документов, размышляя, как лучше объяснить их содержание журналистам при встрече, ведь времени точно будет в обрез. Интересная назревала проблема: как наиболее убедительно рассказать технически не подкованным людям (которые, вероятно, скептически относятся ко мне) тот факт, что правительство США прослушивает весь мир – и какими методами оно это делает. Я создал словарик по терминам вроде «метаданные» и «носитель информации». Я собрал глоссарий акронимов и аббревиатур: CCE, CSS, DNI, NOFORN… Я принял решение объясняться не через технологии и системы, но через программы слежения – в сущности, рассказывая истории в стремлении говорить на их языке. Но я не мог решить, с какой истории мне начать. И все-таки продолжал перебирать их в уме, пытаясь выстроить наилучшую последовательность наихудших преступлений.
Мне нужно было найти способ помочь Лоре и Гленну в течение нескольких дней разобраться в том, на что у меня ушли годы. Но было еще кое-что: я должен был помочь им понять, кто я и почему я решился это сделать.
Гленн и Лора появились в Гонконге 2 июня. Когда они пришли ко мне в отель «Мира», я их, по-моему, разочаровал, по крайней мере сперва. Гленн даже сказал, что ожидал встретить «кого-то постарше, дымящего, как паровоз, в запое, терминальной стадии рака и с больной совестью». Он не мог понять, как такой молодой человек, как я – он все переспрашивал, сколько мне лет, – не только получил доступ к огромному количеству документов, но и еще вздумал сам сломать себе жизнь. Со своей стороны, я не понимал, о каких «седых волосах» могла идти речь, если я инструктировал их перед встречей: пройдите прямо к тихой нише в ресторане отеля, к банкетке, отделанной под кожу аллигатора, и ждите парня с кубиком Рубика. Забавно, что в целях конспирации я вначале остерегался использовать такой яркий признак, но кубик был единственным моим предметом, который выглядел ни на что не похоже, благодаря чему узнавался издалека. А еще он помогал скрывать стресс от ожидания того, чего я больше всего боялся, – эпизода с наручниками.
Тот стресс достигнет заметного пика минут через десять, когда я привел Лору и Гленна в свой номер 1014 на десятом этаже. Едва Гленн успел по моей просьбе положить смартфон в мини-бар, как Лора уже меняла освещение в номере, включая и выключая лампы. Затем она распаковала цифровую видеокамеру. Хотя предварительно мы договорились в зашифрованной переписке, что она будет снимать нашу встречу, в реальности я оказался к этому не готов.
Ничто не могло бы подготовить меня к тому моменту, когда она направила на меня камеру, устроившись на моей неубранной кровати в тесной неприбранной комнате, где я просидел безвыходно последние десять дней. Я думаю, всем знакомо это неприятное чувство, когда ты осознаешь, что тебя снимают, и чем лучше осознаешь, тем больше чувствуешь неловкость. Просто осознание, что кто-то нажимает кнопку записи на смартфоне и направляет его на тебя, вызывает ужасное смущение, даже если это делает друг. Хотя с тех пор все мои деловые встречи проходят перед камерой, я все еще не уверен, какой опыт мне кажется более отчуждающим: видеть себя на пленке или участвовать в съемке. Пытаюсь уйти от первого, а уклоняться от камер сейчас вынуждены все.
В ситуации, которая и без того была напряженной, я окаменел. Горящий огонек камеры Лоры, как снайперский прицел, напоминал мне, что дверь в любой момент может распахнуться и меня отсюда выволокут – навсегда. Вновь возвращаясь к этой мысли, я старался представить себе, как эта запись будет выглядеть при ее демонстрации в суде. Я успел подумать, сколько всего на самом деле мне надо было сделать – например, одеться поприличнее и побриться. Тарелки из ресторана и мусор валялись по всему номеру – контейнеры от лапши и недоеденные бургеры, горы грязного белья и мокрые полотенца на полу.
Абсурдная ситуация! Я не только никогда не встречался с киношниками перед тем, как меня стали снимать, – я ни разу не общался с журналистами перед тем, как стать для них источником. В первый раз заговорив вслух о системе массовой слежки правительства США, я уже говорил со всеми людьми, живущими в мире, где у каждого было интернет-соединение. Но в итоге, независимо от того, каким неряшливым я выглядел на пленке и как натянуто говорил, пленке Лоры не было цены, потому что она показывала миру происходящее в номере отеля, как ни одна газета не смогла бы. Кадры, отснятые Лорой в Гонконге в те дни, нельзя исказить. Их существование – дань не только ее профессионализму как документалиста, но и ее способности предвидеть.
Я провел неделю с третьего по девятое июня в заточении в своем номере вместе с Гленном и его коллегой из «Гардиан» Ивеном МакАскиллом, который присоединился чуть позже. Мы говорили и говорили, обсуждая программы АНБ, а Лора все кружила над нами, ведя съемку. В противовес этим исступленным дням ночи были пустыми и одинокими. Гленн с Ивеном отправлялись в свой отель – оформлять полученный материал в статьи, а Лора исчезала, чтобы монтировать отснятое на пленку и готовить свой материал совместно с Бартом Джеллманом из «Вашингтон пост», который не приезжал в Гонконг, а работал удаленно с документами, полученными от нее.
Я мог бы заснуть, хотя бы попытаться уснуть – или включить телевизор и на англоязычных каналах, Би-би-си и Си-эн-эн, увидеть реакцию международного сообщества. Пятого июня в «Гардиан» напечатали первую статью Гленна про то, как ордер Суда по надзору за внешней разведкой (FISA) дал разрешение АНБ на сбор информации в американской телекоммуникационной компании «Веризон» с каждого телефона, подключенного к ней. Шестого июня Гленн напечатал историю с PRISM, почти одновременно с аналогичным материалом в «Вашингтон пост», подготовленным Лорой и Бартом. Я знал, и думаю, все мы знали, что чем больше выйдет статей, тем скорее меня разоблачат – отчасти еще и потому, что мой офис уже начал засыпать меня запросами об обновлении статуса, а я не отвечал. И хотя Гленн, и Ивен, и Лора с неизменным сочувствием относились к моей «мине замедленного действия», они ни разу не поколебались в своем стремлении служить истине. Следуя их примеру, я вел себя так же.
Журналистика, как и документальное кино, показывает то, что есть на самом деле. И все-таки интересно, что остается между строк в силу условностей или технологий. В прозе Гленна, особенно в его публикациях в «Гардиан», мы видим узкоспециализированное изложение фактов, нарезанных в жесткой манере, характеризующей личность автора. Проза Ивена более полно отражает его характер – искренний, утонченный, терпеливый и беспристрастный. Тогда как Лора, видевшая многое, будучи редко видимой другими, имела преимущества всезнания и сардонический ум: наполовину искусная шпионка, наполовину искусная артистка.
Разоблачения следовали сплошь одно за другим на каждом телевизионном канале и веб-сайте, и становилось ясно, что правительство США бросила всю свою машинерию на идентификацию источника. Было также ясно, что, как только его найдут, используют найденное лицо – мое лицо, – чтобы снять с себя ответственность: вместо разговора по сути разоблачений начнут оспаривать правдивость и обсуждать тайные мотивы «источника утечки». Понимая, какова ставка, я должен был перехватить инициативу, пока не поздно. Если я не успею разъяснить свои действия и намерения, правительство это сделает за меня, но так, чтобы сбить фокус и отвлечь от собственных прегрешений.
