– Э-э-э… не утруждайся, мальчик мой, – отозвался дядюшка, поспешно отводя взгляд. – Я лучше лягу пораньше, да и тебе советую, силы надо восстанавливать. Верно я говорю, Хазрет?
Скажи дядя, что солнце встает над Северными горами, а слоны летают по небу, подобно орлам, джандар ир-Нами и это подтвердил бы это. Возможно, даже под пыткой. Доедая последний кусочек тушеного ягненка, Надир беспрекословно выслушал от джандара, как им с дядей нужен отдых. Вот прямо сейчас, после ужина.
И двое воинов у двери его комнаты будут стоять лишь ради того, чтобы никто не осмелился потревожить покой высокорожденного. Да-да, как в это не поверить? А усиленный караул, который выставляют с той самой ночи, наверное, будет отстреливать крикливых степных сычиков и ловить комаров – нечего им летать вокруг дома, тревожа дядюшкин и Надиров сон… О Свет, неужели эти двое, да продлятся их дни в добром здравии, вправду считают его таким глупцом?
– Как скажете, дядя, – легко согласился Надир, ополоснув руки, вставая из-за стола и почтительно кланяясь. – Позвольте тогда оставить вас. Пойду лягу…
– Иди, мальчик мой, иди, – вздохнул дядя с таким явным облегчением, что Надир едва удержался от фырканья и снова поклонился, пряча лицо.
Вернувшись к себе, он плотно прикрыл дверь, сел на застеленную покрывалом кровать, рассеянно погладил пальцами коробку с книгами. Губы сами собой растянулись в невеселой улыбке.
Мудрецы! Ну прямо Солнечный и Лунный визири, внушающие молодому шахзаде Ирулану, что слишком опасно вести войско в поход самому. Именно такая картинка с двумя хитроумными старцами и могучим, но глуповатым на вид шахзаде красовалась в первом свитке «Поэмы», который Надир действительно приготовил на случай, если дядюшка вдруг согласится. Хотя пожелай он и вправду остаться наедине с любимым племянником, это было бы воистину дивно.
Вот уже пятый день они сидят на проклятом постоялом дворе, и дядюшка держится стойко, словно он – осажденная крепость, а Надир – варварская орда под ее стенами.
О, со стороны все выглядит столь благопристойно и разумно! Конечно, это сломанная нога приковала дядюшку к постели, и неважно, что неделей ранее она совершенно не мешала ему ехать в паланкине. И охрана провожает Надира даже в отхожее место лишь из почтения.
Только вот обеды и ужины, за которые хозяин постоялого двора беспрестанно извиняется, с каждым днем все беднее и проще. Ягнятину сегодня подали без шафрана и розового перца, с одним лишь чесноком, словно в крестьянском доме, а похлебку воинам давно варят на топленом бараньем жиру вместо свежего мяса. Нет, Надир и бровью не повел за столом… Ничего удивительного, что любые запасы подойдут к концу, если принимаешь двоих высокорожденных со свитой. Однако дядюшка за постой платит не скупясь, и непонятно, почему хозяин не послал в ближайшее селение за припасами? Разве что ему запретили…
А еще охранники! Их осталось меньше дюжины, да и те сменяются слишком часто, чтобы отдохнуть, но не ропщут, не бросают кости на посту, даже когда думают, что их никто не видит, не выпрашивают стаканчик вина у служанок… И на лице джандара ир-Нами лежит вечная тень тревоги.
Вскочив, Надир подошел к окну, выглянул. Двое воинов так и стояли по обе стороны чахлого степного деревца, только ту пару, что была до обеда, сменила другая. И в этом тоже не было бы ничего странного, но… караул джандар упорно выставлял именно под его окном, не дядиным. Вот и стоит спросить себя, за кем на самом деле приходили те убийцы? И от кого почти всемогущий наиб целой области пытается уберечься, спрятавшись на постоялом дворе среди степи? Или… не уберечься, а выманив нападающих снова?
Нет, это уже глупо. Дядя не стал бы рисковать ни собственной жизнью, ни жизнью Надира – единственного наследника ир-Даудов. Именно потому что наследник – и единственный. Мысль отозвалась уже привычной горечью, однако худший вид лжи – ложь самому себе. Дядя его не любит. И даже не так… Считает бесполезным, не оправдавшим отцовских надежд, слабым… Вслух он этого, конечно, не говорит, но есть же у Надира глаза и разум, данный богами, чтобы понимать увиденное. Хазрет ир-Дауд бережет последнюю ветвь почти угасшего рода, но не считает племянника достойным даже правдивого разговора!
В окно потянуло ночным ветерком, но таким слабым, что даже занавеси не колыхнулись. Надир до боли сцепил пальцы перед собой, запрокинул голову, подставляя лицо черному шелку неба с крупной искристой россыпью звезд. Где-то внизу переругивались то ли служанки, то ли дочери хозяина – кто этих простолюдинок разберет? Блеяли овцы, тянуло кизячным дымком от очага, где варилась похлебка для охраны… Надиру вдруг показалось, что вся прежняя жизнь в Харузе была лишь ярким сном: зелень садов, шумное многоцветье базаров, бесконечные улицы…
Неужели и правда он мог провести целый вечер, обсуждая с приятелем бейты древнего поэта? И существуют ли дворцы с бесконечными анфиладами прохладных даже в жару комнат, где можно откинуться на подушки и лежать, потягивая шербет, пока безмолвный раб мерно машет опахалом? Не приснились ли ему записки на шелковой чинской бумаге? Тонкая вязь изысканного почерка и скрытые игрой слов намеки, от которых внутри вспыхивает сладкий жар. Терпкий вкус гранатового сока на своих и чужих губах, шепот в темноте и клятвы, клятвы… Кто же им верит, этим полночным клятвам? Они рассыпались в песок раньше, чем остыл след нистальского жеребца, на котором Надир уезжал из Харузы. И это к лучшему, пожалуй.
Потому что все это мягкое, сладкое, домашнее, полное уюта, безопасности и уверенности, что так будет всегда, прошлое навсегда отделено кровавым росчерком сабельного удара.
Он потер чуть зудящий шрам на груди, повел плечами. Дядя считает, что лишь воины способны противостоять опасности. А вот отец понял бы… Солнечный визирь ир-Дауд, много лет охранявший ступени трона, знал, что худшая опасность не та, от которой можно защититься саблями верных джандаров, а та, что незаметно подкрадывается степной гадюкой, ядом в чаше, темным ночным кошмаром, от которого нет спасения. Если бы только узнать, о чем дядя и Хазрет говорили той ночью с Раэном?! Зачем целитель вернулся в Харузу, ведь не для того же, чтобы отвезти письмо, как простой гонец? А если и так, что в том письме? Дядя, старый хитрец, отмалчивается… Подумаешь, на отряд шахского наиба со свитой напали какие-то разбойники?
Да если бы с одним из чиновников отца случилось такое, степь загудела бы от конского топота. Воины пресветлого шаха отыскали бы негодяев на земле, под землей и в небе, как говорится. Нашли, допросили, а потом казнили с подобающей суровостью. А тут наиба со всеми спутниками едва не убили! И что? А ничего… Только дядя прячет взгляд, когда говоришь об этом. И когда спрашиваешь про Наргис, оставшуюся в столице. И о целителе Раэне, то ли о могущественном чародее, то ли о воине, никто говорить не желает. И… И не многовато ли тайн, к которым Надира не подпускают, словно ребенка к краю пруда?
За окном послышался негромкий протяжный оклик, ему ответил второй: два караула проверяли друг друга. Надир пальцами растер ноющие виски, постарался успокоиться. Что толку бесполезно рвать сердце злостью и обидой? Отойдя от окна, снова сел на постель, взял коробку со свитками, лениво сдвинул верхний, выбирая, что перечитать на ночь… И замер.
